Очень далекий Тартесс
Шрифт:
Танцовщицы испуганно сгрудились в углу.
Плешивый сосед Горгия взглянул на дерущихся сквозь зеленое стеклышко, бросил негромко:
– Литеннон.
Мелкозавитой щеголь кинулся разнимать драчунов. Он обхватил старика сзади. Старик размахивал руками, как мельница, брыкался ногами и угодил Сапронию в живот. Еще несколько пирующих ввязались в драку, и тут – видят боги! – пошла настоящая свалка, и кто-то ударил Литеннона тяжелой серебряной чашей по голове. Тот мешком рухнул на пол. Вид хлещущей крови отрезвил дерущихся.
На Сапроний лица не было.
– Светозарный Павлидий, –
Горгий с ужасом взглянул на своего соседа: так это и есть тот самый Павлидий, о котором на днях рассказывал посланец Амбона, вольноотпущенник?..
Павлидий не отвечал. Поджав тонкие губы, он смотрел сквозь стеклышко на мертвого Литеннона. Драчливый старик на четвереньках заползал под стол. Горгию стало не по себе от зловещей тишины. Он осторожно огляделся – близко ли до двери – и встретился взглядом с Миликоном. Верховный казначей сидел в небрежной позе напротив, в его прищуренных темных глазах была знакомая Горгию усмешечка.
– Светозарный Миликон, – бормотал Сапроний, – это не я… Светозарный Павлидий…
Лицо Павлидия было непроницаемо. Он опустил стеклышко, спокойно сказал:
– Унесите.
И сразу все пришло в движение. Молчаливые рабы вынесли из палаты тело Литеннона. Снова грянула музыка, снова понеслись вокруг стола танцовщицы. Сапроний тяжело опустился на скамью, залпом выпил чашу вина.
– Бедный Литеннон, – вздохнул Миликон. – Он верно тебе служил, Павлидий. Тяжкая потеря.
Павлидий даже не взглянул на него. Тихим голосом он сказал, обращаясь к Сапронию:
– Ослепительный велел тебе сдать лишних котов, ты же, пьяная морда, затеял гнусную распродажу.
– Светозарный! – завопил толстяк. – Ты глубоко прав, называя меня пьяной мордой. Проклятое вино во всем виновато. Я… я заглажу провинность. Я напишу новую поэму о величии обожаемого царя Аргантония…
Он икнул. Раздался тонкий голос ученого Кострулия:
– Не следует сопровождать упоминание великого имени столь низкими звуками.
– Ну, он же не намеренно, – великодушно отвел удар Миликон.
Он притянул к себе ту черноволосую танцовщицу, на которую все посматривал Горгий, усадил на колени. Она пыталась высвободиться, но Миликон держал ее цепко.
– Послушай, Павлидий, – сказал он, – надо бы издать особый указ, запрещающий высокорожденным драться друг с другом. От блистательного и выше.
– До светозарных? – осведомился Павлидий.
Миликон усмехнулся в душистую бороду:
– Светозарных в царстве всего двое: ты и я. А я, как известно, не драчлив.
– Да, это всем известно, – благодушно согласился Павлидий. – Сам ты не дерешься.
– И сам не дерусь и детям своим лезть в драку не дозволяю.
– Ты очень благоразумен, – процедил сквозь зубы Павлидий и прикрыл глаза. Его розовые морщинистые веки слегка дрожали.
Горгий встретился взглядом с танцовщицей. Она все еще сидела у Миликона на коленях, отводила его руки, обвитые до локтей серебряными браслетами. Хоть и грызла Горгия тревога и томили неясные предчувствия, а тут он все позабыл: открытый взгляд женщины будто до костей прожег.
Одутловатый старик вылез, наконец,
Горгий не стал ее дожидаться. Никто на него не смотрел, и он, пятясь, прошмыгнул в приоткрытую дверь.
Он очутился на террасе, опоясывающей внутренний двор. Белели толстые колонны, подпиравшие крышу террасы. Слитно, темной стеной стояли во дворе деревья.
Горгий, тихо ступая, пошел по террасе, отыскивая выход из дома, и вдруг отпрянул к перилам: перед ним, словно из-под земли, выросла белая фигура. Он всмотрелся и узнал давешнюю танцовщицу. Шагнул к ней – она отступила, выставив перед собой руки. Ее широко раскрытые глаза занимали, казалось, пол-лица. Мешая греческие слова с тартесскими, она прошептала:
– Уходи скоро… домой, Фокея… Тартесс плохо… скоро плохо… Понимаешь?
Что ж тут было не понять? И еще понял Горгий из ее сбивчивых слов, что Миликон сегодня обидел верховного жреца Павлидия и тот ему не простит.
– Плохо… скоро плохо…
Она повернулась, чтобы убежать, но Горгий успел схватить ее за руку.
– Подожди, – пробормотал он, и она замерла в его объятии, тревожно глядя снизу вверх огромными глазами. – Подожди, женщина, – повторил он, пьянея от жара ее тела. – Ты кто ж такая? Рабыня у этого толстого?.. Как тебя зовут?
– Астурда, – сказала она.
– Астурда… У тебя мягкие волосы… Пойдем туда. – Он мотнул головой в сторону сада.
Тут опять закричал ребенок – пронзительно и жалобно. Сразу откликнулся второй. Горгий остолбенел. Опустив руки, уставился в темноту сада: крики неслись оттуда.
– Детей мучают, нечестивцы… – Он поцокал языком.
Легкий смех прошелестел рядом.
– Это кошки, – сказала Астурда.
– Кошки? – недоверчиво переспросил Горгий.
И резко обернулся, услышав добродушный голос Павлидия:
– Нигде не найдешь ты, грек, таких котов, как в Тартессе.
Горгий вытер взмокшие ладони о гиматий. Пес плешивый, подкрадывается неслышно, подумал он. Давно ли здесь стоит?.. Уголком глаза Горгий видел, как метнулась прочь, растворилась в темноте Астурда.
– Жарко в палате, не правда ли? – продолжал Павлидий, подходя ближе. – Я тоже излишне согрелся едой и вином.
Кошачий вой в саду жутко усилился и вдруг оборвался шипением и воплями ярости. Было похоже, что коты дрались, и гонялись друг за другом, и карабкались на деревья. Горгию захотелось поскорее отсюда убраться.