Очень далекий Тартесс
Шрифт:
Подошел Тордул, присел, зашептал оживленно:
– Ну, Горгий, повезло нам. Ставлю корабль олова против дырки в твоих лохмотьях, что этот… старший плавильщик и есть Эхиар. По всему чую.
– Козел он самый настоящий, а не… – начал было Диомед, но Тордул змеем на него зашипел:
– Забываешься, пища червей! Как смеешь? – И снова Горгию: – Теперь надо только убедиться, и тогда…
– Как ты убедишься?
– Знаю одну примету. – Тордул огляделся, не слушают ли разговор посторонние уши. – У царей Тартесса слева на груди выжжен особый знак. Понял? Вот бы посмотреть
– Ну, так стяни с него рубаху и посмотри.
– Спасибо, посоветовал, – насмешливо сказал Тордул. – Да если он в самом деле царь, разве он такое потерпит? Нет, так нельзя.
Диомед приподнялся на лежанке, глаза у него озорно сверкнули.
– А хочешь, сделаю так, что он сам разденется?
– Чего еще выдумал? – Тордул недоверчиво посмотрел на матроса.
Диомед подошел к играющим в камешки. Как раз очередной игрок проиграл Козлу и покорно подставил лоб для щелчков.
– Разреши с тобой сыграть, – сказал Диомед.
Козел смерил его презрительным взглядом, осведомился:
– На что играть будем? На щелчки? Ну, давай. – И, расставляя камешки, добавил посмеиваясь: – По иноземному лобику щелкнуть – одно удовольствие.
Диомед играл старательно, но все же камешки Козла вторглись на его половину и стали бить диомедовы один за другим. Козел был в восторге. Хлопал себя по ляжкам, заливался счастливым смехом. Потом любовно расправил рыжие вихры на лбу Диомеда и влепил костлявыми пальцами такой щелчок, что матрос покачнулся. После десятого щелчка лоб Диомеда пылал, как огонь в горне.
– Давай еще одну, – предложил он, тяжко, со свистом, дыша.
– Ах ты, мой котеночек! – взвизгнул от радости Козел. – Да я всю ночь могу щелкать… пока головушку с плеч долой!
– Не, – сказал Диомед, потирая лоб. – Только не на щелчки. Очень сильно бьешь.
Козел подавился смехом, даже слезы потекли по морщинистым щекам.
– Давай так, – предложил Диомед, – кто проиграет, скинет одежду и трижды крикнет петухом.
– Идет! Только зачем же петухом, баловство это. Кричать: «Слава царю Аргантонию!»
На том и порешили. Вокруг игроков сгрудились рабы, Козел то и дело покрикивал, чтоб свет не загораживали. Поначалу игра шла ровно, но потом Диомед стал теснить Козла. Камешки его двинулись вперед, бойко перескакивая через камешки противника. Козел, видя урон, нервно зачесал под мышками. Уж кто-то – осторожный – незаметно подергал Диомеда за рваный рукав: не лезь, мол, на рожон, помни, с кем играешь. А Диомеду хоть бы хны: лезет и лезет камешками вперед. Сопит, кашляет, а лезет, невежа этакий. С каждым ходом Козел все больше мрачнел, все больше задумывался. Когда же у него остался последний камешек, он с кряхтением поднялся, сказал скучным голосом:
– Заигрались мы… Пора и спать.
И шагнул было к своему закутку. Диомед проворно схватил его за полу:
– Э, нет, так не пойдет! А уговор?
Рабы вокруг загалдели. Кто-то за спиной Козла пробасил:
– Что, не хочешь славу царю Аргантонию прокричать?
Козел живо обернулся, да разве найдешь насмешника в толпе? Делать было нечего: уж и воздуху Козел набрал, и рот открыл, чтобы славу кричать,
– А про одежду забыл? Скидывай!
Ну что ты будешь делать? Пришлось Козлу позориться. Под гогот рабов скинул одежду, обнажив бледное, худосочное тело со следами расчесов. Прикрыв горстью срам, трижды прокричал дребезжащим голосом славу царю Аргантонию.
Тордул растолкал людей, пробился вперед. Обошел Козла кругом, всего как следует оглядел. Потом сплюнул, кинулся на лежанку, уткнулся лицом в солому.
Горгий тоже вышел из толпы, улегся рядом.
– Что-то не видать тайного знака, – с усмешкой сказал он.
Где-то разжился Диомед куском кожи и прохудившейся миской. Повозился с ними вечером, сделал бубен. Хоть неказист и не звонок, а по здешним местам сойдет. Ударяя по натянутой коже пальцами, Диомед завел охальную песню:
У жреца была собака, сторожила храм. Он кормил ее костями, мясо кушал сам. Раз она украла мясо, жрец ее схватил, Об ступеньку храма трахнул, до смерти убил…Рабы скалили зубы, подсаживались ближе. Полморды бросил латать одежку – все равно дыра на дыре, не налагаешься, – подобрался к самому бубну, с детским любопытством смотрел на быстрые пальцы грека.
И, оплакавши, как надо, в землю закопал И на камне…Тут голос у Диомеда сорвался, хриплый кашель вырвался из груди. Полморды сорвался с места, принес ковшик воды.
– Давай еще, – попросил он, когда Диомед, напившись, унял кашель.
– А жалостное что-нибудь знаешь? – спросил кто-то.
Диомед подумал немного, потом тихонько повел неторопливый сказ о проклятии, лежащем на роде царя Пелопса. Отмеряя ритм бубном, он пел о злодеяниях сыновей Пелопса – Атрея и Фиеста, как они без устали пытались погубить друг друга и завладеть троном в Микенах.
Когда Фиест вернулся из изгнания, Его Атрей на праздничное пиршество, Как брата брат, позвал приветливо. А сам Атрей убил детей фиестовых, Рассек на части и испек на вертеле И брата мясом чад его попотчевал…Так пел Диомед, и рабы, столпившись вокруг него, слушали мрачную историю о властителях, которые никак не могли ужиться друг с другом.
Горгий оглянулся на шорох в углу. Молчун против обыкновения не спал, повернувшись лицом к стене. Он приподнялся на локте и в упор смотрел на Диомеда, рука его под бородой теребила горло, будто удушье на него напало.
– Худо тебе? – спросил Горгий, подойдя к старику. – Может, воды принести?
Из-под косматых седых бровей на Горгия уставились два неподвижных глаза. Молчун издал хриплый звук – то ли сказал что-то, то ли простонал – и отвернулся к стене.