Очень длинная неделя
Шрифт:
— Хорошо, — сказал Карцев, не понимая, для чего ему все это нужно знать.
— На больших оборотах задний мост шуметь начинает, — сказал Человечков. — Но вы на это внимания не обращайте. Он давно шумит, и ничего ему не делается…
— Разберусь, — сказал Карцев и выехал со двора.
Черные улицы Приозерска были слабо тронуты желтым пунктиром фонарей. Карцев прислушивался к двигателю и искал левой ногой кнопку включения фар. И когда он наконец нашел и нажал ее, улицу пронзил жесткий белый веер света. Желтые фонари сразу взметнулись в темное небо и перестали
Васю Человечкова бил озноб. От него пахло нашатырным спиртом и валерьяновыми каплями.
— Я такого никогда не видел… — сказал он и зажал руки между коленями. — У нас в прошлом годе умерла бабушка. Мы ее в Тихвин хоронить ездили. И я ничего… Только жалел очень. А тут…
Вася зажмурился, вынул из колен руки и сжал лицо ладонями.
— Ладно тебе, — сказал Карцев, теряя последние силы.
— На такое человеку смотреть невозможно!.. — выкрикнул Вася и забился в угол кабины.
— Ладно тебе… — устало повторил Карцев и затормозил у витрины «Гастронома». — Посиди. Я еды какой-нибудь куплю на дорогу. Ты что любишь?
Человечков посмотрел на него, отвернулся и ничего не ответил. Карцев вздохнул и вылез из кабины.
В магазине Карцев купил пол-литровую бутылку водки, колбасы, хлеба и банку маринованных огурцов. Постоял, подумал и купил бутылку лимонада. Для Васи.
Карцев был последним покупателем, и не успел он дойти до машины, как свет в витринах погас, из магазина вышла женщина и стала вешать на двери большой амбарный замок.
— Это вам просто повезло, — сказал Вася. Он был обрадован возвращением Карцева и засуетился, освобождая место для свертков.
Карцев встал на подножку и заглянул в кузов. Доски гроба неясно белели в темноте, и Карцев почувствовал, как к запаху свежего сена примешивается сладковатый жирный запах гниения. В какую-то секунду ему даже показалось, что он видит этот запах…
— Ну как там?.. — спросил Человечков, и Карцев сел за руль.
— Вера, ты меня любишь? — однажды ночью спросил Карцев.
Вера промолчала.
— Ты меня любишь? — раздражаясь, повторил Карцев.
Вера закурила сигарету и отодвинулась к стене. Некоторое время она молчала, и Карцев не отрываясь смотрел на огненную точку Вериной сигареты, медленно плавающей в темноте. В этом раскаленном комочке непрерывно происходили какие-то изменения: комочек то вспыхивал до желтого, то потухал до малинового, а в центре его и по краям один за другим следовали маленькие злые взрывчики.
— Не любишь ты меня… — сказал Карцев.
Вера затянулась, и комочек засветился белым светом, на секунду озарив лицо Веры. Голова ее была откинута на подушку, глаза закрыты, и к вискам тянулись две блестящие дорожки слез. А через секунду все это исчезло, и осталея только малиновый огонек со взрывчиками и спокойный голос Веры:
— Люблю, наверное…
И когда машина выехала из последней улицы в чистое лунное шоссе, Карцев затормозил и выключил зажигание.
— Вы чего?.. — спросил Человечков.
Карцев отодвинулся к дверце и разложил на сиденье хлеб, колбасу, водку, лимонад и банку огурцов.
— Пассатижи есть? — спросил Карцев.
— Есть, — сказал Человечков, порылся у себя под ногами и подал Карцеву пассатижи.
Карцев открыл банку с огурцами и слил рассол на асфальт.
— Ешь, — сказал он Человечкову.
— Что вы!.. — сказал Человечков. — У меня сейчас желудок ничего не примет. Я сейчас…
— Ну лимонад пей… — прервал его Карцев и открыл бутылку с водкой. — И стакана у тебя, конечно, нет?
— Нет, — огорченно сказал Человечков. — Вы на меня не обижайтесь.
— Нет так нет. На нет и суда нет, — Карцев вытащил из банки огурец и добавил: — Боже мой, как все ни черта не стоит!
Прямо из горлышка он выпил половину водки, съел огурец и протянул бутылку Человечкову. Вася подумал, что Карцев предлагает ему выпить, и отрицательно замотал головой.
— Заткни чем-нибудь, — сказал Карцев. — И поешь, пожалуйста… Посмотри на себя, как ты слаб…
Человечков заткнул водку и деликатно отпил глоток лимонада.
— Хотите, я за руль сяду? — спросил он.
— Сиди, где сидишь, — сказал Карцев и завел двигатель.
И сколько было до Лосева, до того моста, Карцев гнал машину и думал, что все теперь для него сдвинулось с привычных мест, и сознание вины своей в Вериной смерти не покидало его и заставляло вспоминать только то, в чем он был действительно повинен.
А когда машина въехала на тот мост и остановилась у деревянных перил, Карцев допил оставшуюся в бутылке водку, постоял, привалившись к перилам грудью, и от желания броситься вниз, в черный ревущий поток, его останавливал не страх и не рассудок, а всего лишь ощущение сырости деревянного ограждения и прилипшей к телу рубашки. (Маленькое физическое неудобство, которое унизительно тянуло Карцева к сиюминутности и требовательно возвращало его к жизни.)
Потом Карцев дважды останавливал машину, и оба раза залезал в кузов и придвигал ссунувшийся назад гроб к переднему борту. В третий раз он разбудил Васю Человечкова и попросил у него топор. Вася помычал, пошлепал губами и махнул рукой за спинку сиденья. Карцев отодвинул его, достал из-за спинки топор и, укладывая сонного Васю на место, почувствовал на своем лице его горячее неровное дыхание. Вася температурил. Карцев снял с себя пиджак, укутал Человечкова и вылез из кабины в мелкий сетчатый ночной дождь.
У обочины Карцев срубил два молоденьких деревца, измерил топорищем расстояние от гроба до заднего борта, обрубил стволы до нужного размера и обухом загнал их в кузов, одним концом уперев в задний борт, другим — в гроб с телом Веры.
Оставшиеся километров тридцать гроб был плотно прижат и не сдвигался с места ни при сильных торможениях, ни при крутых спусках, и Карцев жалел, что не укрепил его с самого начала.
— Ну хочешь, я положу тебя в свою клинику? — спросила Вера и поправила подушку под головой Карцева.