Очень маленькое созвездие. Том 2. Тихая Химера

Апреликова Ольга

Ладно, звереныш, по крайней мере, пойман. Пусть пока дышит, выживает. Надо как-то лечить. И на что он, калека, теперь может отцу пригодиться? Ние стоял и смотрел на мерзкий комок тряпья и костей у себя под ногами. Еще немного, и вонючая зверюшка так же беззвучно, как хнычет, умрет тут в углу. Насколько пострадал его мозг? В разуме ли он? Лечить надо… Позволить, по крайней мере, врачу подойти к нему. Ние медлил, уже зная, что будет ненавидеть себя за это промедление. Но он тоже ненавидел кличку «Черное Дитя». И всю ситуацию в целом. Правильно ли он понял волю отца? Ребенок опасен.

Отец правильно просчитал: приручить эту тварь можно будет, если только он станет

беспомощным. Безопасным. Ничего не будет помнить – значит, станет доверять. Укор вон его берег как зеницу ока, приручил, и сам детеныш только с ним и разговаривал.

Теперь то же самое, наверное, надо суметь сделать ему. Приручить его. Подлечить, чтоб зря не сдох. Вернуть отцу – пусть сам решает. Довезти бы… Да ладно, выживет. А если нет? Уж чудес теперь точно не будет. Ничего не будет. Никакого этакого великолепного будущего, которое этому чудовищу предлагалось… В этом маленьком черепе от мозгов только сопли остались. Тогда зачем он отцу, такой? Может, для всех было бы лучше, если б… Если б они… Все-таки не успели его спасти?

Ние смотрел и смотрел на грязную куртку. Зверек, не шевелясь, лежал комочком под этой грязной курткой. Ние вдруг, вздрогнув от укола ужаса в самое сердце, заметил, что сквозь петлю для пуговицы на него пристально смотрит темный глаз. Давно ли? Он, почти невольно, осторожно присел рядом:

– Здравствуй.

Глаз моргнул.

– Ничего больше не бойся.

Глаз исчез, и мальчик закопошился под курткой, отворачиваясь от Ние. Но зато он уже не визжит и не царапается. Успокоился? Что-то замышляет? Конечно, симбионты при перегрузке могут разрушить сознание, могут изувечить любой мозг. Даже у взрослых от перегрузки нервный ствол позвоночника расплавляется в зеленоватую водичку – что уж говорить о недоношенном заморыше. Поймет ли он?

– Мы не хотим, чтоб ты жил на полу, как зверек, – мягко сказал Ние. – Мы не пираты. Не бойся, – Ние осторожно протянул руку и коснулся шершавой ткани куртки – он вздрогнул, но не отполз. – Мы можем помочь.

Куртка шевельнулась. И вдруг он резко откинул ее и сел. Ние отдернул руку, опасаясь укуса, но мальчик лишь вонзил в него леденящий прозрачный взгляд, распоровший Ние, кажется, до самой правды. Даже – до стыда за правду… Нет, не может быть. Примерещилось. Жуткие глазки, да, – ужасающей силы взгляд, враждебный, ледяной, бесцветный, но – ребячий, жалкий. Ние как мог ласково пообещал:

– Мы хотим тебе помочь. Будет все, как ты захочешь.

Звереныш усмехнулся, приподняв породистую темную бровку. Ние почти не смутился. Что, можно успокоиться за его рассудок? Тогда следует бояться другого. Он заставил себя рассмеяться:

– Да правда, малыш. Я ведь понимаю, кого сейчас вижу перед собой. Чтобы к чему-нибудь тебя принуждать – надо быть идиотом. Даже если сейчас ты болен и никакой особой ценности не представляешь.

Мальчик пожал узкими плечиками, и вялый, равнодушнейший жест так же мало вязался с мордочкой в мазуте, в грязных дорожках соплей и слез, с синяками под глазами, с засохшей кровью на щеке, как и предыдущее царственное движение брови и холодный пристальный взгляд. Все это странно. Что, он в разуме? Но жизни-то в нем уже немного, да.

Ние все еще до конца не узнавал его. Никакого голоса крови. Опаска, досада… Последний раз он видел пятилетним – увертливое мелкое существо, упорно прячущее взгляд, убегающее – вроде те же синие глазки, темные бровки – но других черт сквозь всю грязь и полосы мазута в костистой грязной мордочке не разобрать. Умом Ние понимал – да, это он. Это сын тех же родителей, что и он сам. Но почему

сердце молчит? Ведь это – младший братик, брат…

Вот это грязное, вонючее на полу – брат?!

Ох, нет. А куда денешься…

Брат со страшным именем, которое предполагает блистательное будущее для всего государства?

Теперь не дождетесь…

Какой позор… Служба, конечно, не допустит утечки, никто нигде ничего не узнает, но все равно – как стыдно… Как противно… Безмозглый вонючий калека – наследник Дракона? И везти – это – отцу? Ох… Но… Но ведь можно просто оставить тут на полу… Долго сам не проживет.

Звереныш вдруг поник, уронил взгляд вниз как страшную тяжесть – на свои грязные лапки. Тихонько спрятал их, сжался, попытался отвернуться, но только скособочился и прижался лбом к стене. На миг Ние испугался, что уродец проник в его мысли, но – в таком состоянии, с контуженным мозгом? Вряд ли…

– Понимаешь? Тебе бояться нечего, будь ты кем угодно.

От его грязного лба осталось мазутное пятно на стене, когда он вдруг сполз на пол и опять скорчился в комок.

– Но я знаю, кто ты, – вздохнул Ние, через силу прикасаясь к его отрепьям, аккуратно поднимая с пола. Почти ничего не весит: кости и вонь. На полу грязь… куртка к черту… Рубашку тоже надо выкинуть. – Ты – Черное Дитя, Черная звезда. Миф. Чудо. Таг. Навигатор.

Его напугало последнее слово, так он дернулся. Вонючий, легкий и горячий, судорожно вздохнул и быстро-быстро отрицательно замотал головой. Пришлось голой ладонью прикоснуться к липкой клочкастой башке, чтоб остановить это жуткое мотание. Он замер. Ние тихонько велел:

– Не бойся. Никто не обидит.

Он сжался. И вдруг снова прямо взглянул на Ние, но уж и тени разума не было в этом взгляде: пустые глаза, небесно-синие, младенческие, больные… а ведь правда, у него ведь болит все…

Он был жалким, противным. Совсем беспомощным, грязным, вонючим и невесомым. Обвис на руках. Ние понес его вглубь корабля. Врач встретил у медицинского отсека, и ребенок встрепенулся – но сразу глазки опять погасли. Ние положил его на стол в санитарной комнате: он безучастно смотрел в потолок и словно бы спал наяву. Грязная тряпичная кукла. Раз только сильно вздрогнул, забарахтался – но наткнулся взглядом на вставшего у стены Ние и затих. Врач дал ему попить – зверек чуть не захлебнулся, почти полбутылки пролилось зря – потом, стараясь не тормошить (вдруг травмы), разрезал липкие отрепья и извлек его из невыносимо грязных, золотом шитых, облезлых оболочек; осторожно положил костлявое страшненькое тельце с отнявшимися ножками в теплую, тут же заклубившуюся бурым и черным воду.

Врач Вильгельм был тагетом, да еще сейчас надел на голову свой рабочий симбионт, осуществляя диагностику в полной мере – выражение его мгновенно помрачневшего лица Ние на миг ужаснуло. Он снова посмотрел на ребенка. Грязный, худенький, вообще какой-то крошечный, костлявый, с жалкими ребрами, обтянутыми кожей в синяках, в расчесах, с болтающимися ножками, с грязной тряпкой на запястье – Ние перетерпел мгновенную брезгливость. Вот это жалкое тельце несет в себе всемогущество? Что ж он пережил, когда пираты атаковали его кораблик? Почему не расправился с ними, если был всемогущ? Почему не защитил ни себя, ни экипаж? Что с ним делали потом? Вон на висках и затылке выбриты плешины под контакты пиратских дешевых, отвратительных, страшно опасных навигационных симбионтов… Он не мог, не мог лететь, ведь голова, должно быть, раскалывалась… Да еще и голодом морили… Врач осторожно умыл его, потом сменил воду и вылил в нее бутылку антисептика: