Очень простые мы
Шрифт:
Я слегка улыбаюсь от этого заявления, зная Деда уже год, я предполагаю, что через какой-нибудь день или два - он опять забухает. Но я замечаю, что котенку не совсем приятно его общество. Придется идти. «Ну ладно, мы пойдем. Вы где будете»? «Да тут, подходите, если шо, всегда рад тя видеть». И мы уходим, отлично зная, что не придем, впрочем, Дед тоже это знает. На самом деле он и меня держит «за ничто», позже я узнал, что именно он распускал про меня грязные слухи, из-за которых вся местная «тусовка» отвернулась от меня. Но! Главное сказать! Что, ты так любишь ВСЕЕХ! ВАУУУ! Уходим, провожаемые ласковыми улыбками его компании. Вот перед нами вырастает все та же центральная площадь, на другом конце которой мы расстанемся. Опять светофор. Поцелуй, уже больше страстный, чем нежный. «Я все время думаю о простоте, у нас все так просто, что у меня голова кругом идет»,
«А так всегда, когда что-то распутываешь в себе, становится просто, очень просто. Вот, например, идти рядом с тобой и любить тебя. Не парится ни по какому поводу, это может украсть наслаждение настоящим моментом. Помнишь, на прошлой неделе, ты был так загружен, что часто почти не замечал ничего.
А сейчас - сейчас ты не напряжен и……»…
Я прерываю ее философский монолог поцелуем, и мы подходим к остановке. «Ну вот, опять все кончается», хмурюсь я. Оля снимает свои очки в роговой оправе (сегодня она забыла линзы дома), и на меня смотрят ее свободные от заслонок глаза, слегка растерянные от того, что ничего вокруг кроме меня не видят. «Ты меня видишь, да»? «Да, я никого не хочу видеть. Только тебя». Свист шин ее автобуса и все, она убегает, как тогда, несколько дней назад, крепко прижавшись губами к моим губам. Опять мы расстаемся на этой остановке, правда, только до завтра.
В голову приходит странная мысль, вот мы вместе встречаемся, наши ощущения меняются, но это мы идем вместе вдвоем, это не меняется. Или? Город же, люди, все изменяется. Меняются огни, дни, недели, другие глаза смотрят на нас, другие рекламы мерцают. Никто ничего не знает о нас, о нашем прошлом или будущем и это классно и дает надежду начать все с чистого листа.
А мы сами-то помним о нем? Что постоянно в этой ускользающей каждую минуту реальности? Вот приходит мой автобус, и я еду домой, мы все едем в своих автобусах, направляясь каждый в свой дом, где нас ждет что-то свое. Отличное. Не вместе. Не единство. МЫ так много проводим времени в четырёх стенах. И зачем, Куда мы все едем? Так торопимся замкнуться в башнях из бетона? Убежать ото всех в свой мир. Сердце опять выключает какой-то свой рубильник, отрубив электричество любви и мне опять просто спокойно. Спокойной ночи мой котенок, я так люблю тебя. Может до нее долетит эта моя мысль? Кто знает?
Кадр 3..
Прежде, чем может быть вернуться к описанию прошлой недели, я хочу остановиться на сегодняшнем дне, он был очень необычным и, по-моему, достоин того, чтобы его запечатлели на этих страницах. Вкус его – чуть–чуть горького миндаля.
(Что-то моя книга получается слишком запутанной, словно составленной или склеенной из разрозненных кусочков. И я сам сегодня составлен из кусочков, довольно плохо склеенных друг с другом, но ладно. Такой Я ).
И так. Сегодня, 17 сентября 2004 года я понял, что кончилось лето. Это стало понятно, когда я вышел на улицу и соприкоснулся с холодным утренним воздухом, настоящим воздухом осени. Из него исчезла теплая расплывчатая мягкость лета, зелено-золотая, солнечно-травяная мягкость, когда ты ощущаешь себя таким ленивым и томным, до изнеможения.
Мое тело рассекали ледяные струи ветра, по воздуху летали, сорванные озорными руками, куски листьев. И прохожие неслись по своим делам, торопясь укрыться в теплых берлогах автобусов. Небо каждую секунду меняло цвет, в основном тасуя оттенки серого и темно-синего. За воротник просачивался мерзкий дождик и тек по телу, отчего мне казалось, что по спине бегает целая толпа муравьев. Вся эта реальность вмиг разрезала меня на миллион отдельных кусочков, вопящих, что им холодно и тут же слепила обратно, забрав последнюю надежду на продолжение бабьего лета. Видимо оно не вернется. Все стало очень резким, и четким, тело наполнилось от холода какой-то легкостью, но я не обратил особого внимания на эти изменившиеся ощущения себя, торопясь как все занырнуть в пасть ближайшего автобуса. Вот еду. И осознаю меланхолию, разлитую в природе. Мне тоже не особо весело, ведь сегодня я впервые за неделю иду на работу, где как всегда вымотаюсь до такого состояния, что перестану замечать самого себя.
И так и происходит, прихожу на работу, где я занимаюсь сборкой сэндвич-панелей, (из них строят офисы и прочие административно-магазинные здания), и там меня ждет громадный заказ сразу на тысячу панелей. Работа на пару месяцев. Я превращаюсь в безликий винтик в коллективе, строго согласованный с другими.
Чуть выпадаю из состояния ни о чем не думающего винтика и впервые с утра гляжу на мир. Он засыпает. Похож на медведя, готовящегося к зиме. Обед тянется медленно. Я смотрю, как ветер крутит по воздуху метель из полистероловой крошки, служащей материалом для приготовления пенопласта, эта метель накрывает меня и мелкие, как жемчуг, белые песчинки бьются об лицо, загрубевшее от постоянного контакта со стекловатой, которой мы изнутри прокладываем панели. Чертыхаюсь, и захожу внутрь цеха.
Обед закончился, звучит визгливый гонг и все начинают крутиться в бешеном темпе, как та же метель на улице. Но вот стрелки замирают на шести и мы, радостные, сбрасываем с себя состояние винтиков, шестеренок, и валиков, в механизме работы. Наконец мы свободны! Впрочем, это не относится ко мне, у меня не бывает выходных. Я всегда в работе, ведь надо осознавать мир и как-то пытаться донести это свое понимание до других людей. Но сил осознавать все почти нет, как нет и желания. Попытаюсь? Может это кому-нибудь нужно?
Единство цеха окончательно покидает меня и одинокой, безликой, грязной тенью бреду по улицам по направлению к кукольному театру, где сегодня проходит спектакль, в котором участвует мой Ангел. Кажется «Мертвые Души».
Захожу в помещение и устало валюсь на рыжий выцветший пуфик у входа, предварительно спросив у билетёрши, когда конец спектакля.
Она что-то сварливо бормочет, сердито разглядывает меня – оборванца, двадцать раз переспрашивает о сути вопроса и наконец, выдает: «В семь». Сижу и кручу в пальцах зажигалку. Лениво зажигаю огонь, гашу, снова зажигаю. Мысли тоже лениво ползают во мне, как черви, прогрызая смутным желанием что-то сделать. Сделать что? Тут с треском вспыхивает лампа в коридоре, до этого полутемном, и появляется подружка Оли…Вика…Или Саша? С ребенком на руках…Она тоже актриса из ее театра, только сегодня не участвует в спектакле. Она идет ко мне, покачивая своими аппетитными бедрами, и с кем-то выясняет отношения по телефону – завидев меня, использует мое присутствие для окончания разговора, резко бросает телефон в сумку из поддельного крокодила. Я немного встряхиваюсь и завожу разговор, а внутри меня кто-то наводит резкость, все сильней и сильней и вот ум опять ясен и спокоен. Только тело зудит от работы.
Мы о чем-то болтаем с ней, тело продолжает болеть, а в голове уже кончили наводить резкость и теперь вкручивают множество электро-лампочек. «Ты смотрел спектакль? Иди, посмотри». «Да, нет, я тут с работы». «Ну. Ты знаешь, ведь ты сам знаешь, что надо просто встать и пойти посмотреть. ( Слегка улыбаясь – она). Тогда забудешь об усталости». «Да, я тут примерно о том же думал. Только так трудно заставить себя встать и сделать это». «Попробуй. Ты больше говоришь себе, что не можешь это».
Она холодно улыбнулась мне, явно думая о чем-то своем, и тут же отвлеклась на ребенка, почему-то начавшего плакать. Я даже не успел сказать ей что-то важное, вертевшееся на языке. «Я пойду, поищу ЕЕ. Наверно уже можно». Я встаю и иду к боковой лестнице для артистов, по пути заставив себя изучить во всех подробностях фарфоровые тарелки, висящие над ней. Поднимаюсь по скрипучей деревянной лестнице старой кирхи, теперь использованной для театра, вдыхая в себя соблазнительные, такие странные ароматы - запахи стружки, пыли от портьер, грима, духов и пота. Вместе это составляет неповторимый сексуальный букет, никому кроме заядлого театрала или артиста не приятный. Запах творчества. Навстречу мне попадаются артисты, работники театра и наконец. Выходит ОНА. Лицо ее покрыто толстым слоем белого грима, она с улыбкой целует меня и спускается со мной вниз. «Котенок, ну как спектакль»?
«Я так устала, ЛАКС». «Я тоже». Мы молчим.
Выходим из театра. «Ты не смоешь грим»? «Нет, тут в театре нет воды. Придется так идти по улице». «Стремно», замечаю я, поглаживая бутылку с вином, которую мы вчера так и не открыли. Хочется выпить! Я дотрагиваюсь до ее щеки дрожащим пальцем, и ищу в своем сердце радость от этого, но тело так устало, что радость ощущается очень слабо. Мы идем по аллее, старый асфальт, гипсовые статуи с отбитыми носами - театр находится в парке отдыха, построенном на бывшем немецком кладбище, и теперь мои пальцы совершают замысловатый танец, по исследованию ее тела. Мы тщательно укрываемся между деревьев от взглядов зрителей, проходящих по соседней тропинке.