Очень синий, очень шумный
Шрифт:
– Не помер, – шептал Марик часом позже, уже лежа на своих нарах – лицом в стену, под грязно-коричневым покрывалом. Он засыпал, небеленая штукатурка плыла уже куда-то перед глазами, и простые дед Колины два слова казались ему ужасно важными, важнее всего.
Не помер.
Возвращение сумасшедшего профессора
Некая дама одержима навязчивой идеей. Сама она, конечно, не знает об этом: ее критическое восприятие надежно изолировано глубокой потребностью, даже нуждой. Дама по имени, например, Саша работает тестировщиком в Microsoft. Саша тестирует новую линейку Microsoft Office для web; она приехала в Штаты с мужем восемь лет назад. Мужа, собственно, и берут в Microsoft: сначала в русский, потом в настоящий, здесь, в Microsoft Research в Редмонде. Саша летит в Америку ужасно важной: как же, муж без пять
В тот первый американский день по Сашиному времени – ночь, глухая питерская ночь, и мосты разведены. Холодильник и плита на кухне затянуты в заводскую пленку: их ни разу не открывали. Кафе – очень американское: красные диванчики лицом к лицу, крупные официантки с кофейниками, как в фильме Тарантино. За угловым столиком Саша видит писаного красавца с волосами цвета воронова крыла. Он сидит к Саше спиной и, кажется, ест яблочный пирог. Саша уверена, что увидела красавца именно тогда, в первый день в Америке, но это ложная память, он появился только через несколько лет. К тому времени Саша разводится с мужем, который совершенно пропал на работе, что есть он, что нет. До развода ее успевают тоже взять на работу в Microsoft: жен программистов легко берут тестировать софт – корпоративная традиция. Саша снимает полдома недалеко от работы, записывается на курсы creative thinking и расписывает свою кухню цветами. Цветы пошлы и чудовищны, но Саша об этом не знает; она постит их в фейсбук.
Каждый день то в одном, то в другом месте она видит красавца с черными волосами. В любом кафе (как многие в Редмонде, Саша ест только в кафе) есть кто-то с черными волосами, особенно в Редмонде; Сашино подсознание услужливо ретуширует черты, да и по большей части красавец сидит к Саше спиной или полубоком. Ничем страшным это невинное помешательство Саше не грозит, других видимых симптомов у нее нет. Красавец даже не мешает Саше периодически заводить недолгие романы, по русской традиции – исключительно на работе. Однако болезнь Сашина прогрессирует и через несколько лет легко рисует красавца уже без прототипа, out of thin air, как сказал бы Сашин муж. Красавец сужает вокруг Саши круги, ей кажется, что он даже не спит, бедный: все выходные дежурит на лавочке в сквере напротив дома, по будням – сидит в машине (каждый день – в другой) на корпоративной парковке: весь день, пока Саша в офисе, его видно из окна. Саша, очевидно, составляет весь смысл существования красавца, этим он выгодно отличается от Сашиного бывшего мужа, который совсем-совсем пропал на работе и вряд ли до сих пор удосужился сорвать пленку с холодильника. Саша хорошо это себе представляет: пленку, огромный пустой дом, жилую комнату наверху. Пусто и очень чисто – спасибо роботу-пылесосу.
Осенним днем Саша понимает, что удерживает красавца на расстоянии: он просто очень честный, пока у Саши есть муж, пусть и бывший, красавец ближе не подойдет. Это совсем Саше не удивительно, удивительно – как она не поняла такой простой вещи раньше. В Калифорнии – самые жесткие в США законы по поводу оружия, Саше приходится ходить на курсы, получать разрешение, потом ждать десять дней одобрения заявки, потом еще десять дней – все по закону, но без проблем – Саша нигде не состоит на учете. Она не волнуется – красавец ждал так долго, все понимает и чувствует – первый раз за все годы он машет Саше рукой из чужой машины на парковке.
Турагентство предлагает Саше горящий тур на Карибы, и Саша едет – все равно ждать. В отеле красавец близко, как никогда – другим постояльцам кажется, что Саша флиртует совершенно со всеми, но это неправда – это красавец все ближе, иногда сразу в двух, трех или даже четырех местах мелькают черные волосы. Саша прилетает домой, из аэропорта едет в магазин и получает пистолет – это тяжелая американская модель, разработанная Magnum Research, Inc по заказу Израиля для войны: Саше совершенно не нужно, чтобы кто-то мучился, ей нужно, чтобы все было просто и быстро, легко и надежно. Прямо из магазина Саша едет к мужу – лишь бы он не остался на ночь в офисе. Идет по длинной дорожке, мимо автоматически загорающихся садовых фонарей, спотыкаясь о какие-то мячи и машинки, останавливается у москитной двери, которая открывается прямо в кухню. Там что-то происходит, на кухне, что именно, Сашина больная голова не в силах сразу понять. Что-то яркое, шумное, странное.
Ее муж совершенно лысый – это первое, что Саша наконец выделяет. Он смеется, но Саше плохо его видно – муж сидит на корточках рядом с чем-то, что Саше кажется полусобранным роботом. Это на самом деле полусобранный робот – ростовая модель для обучения детей программированию. Вокруг робота дети, много: два, три или даже четыре ребенка – дети Сашиного мужа, они тоже смеются. Его жена стоит к Саше спиной у кухонного стола. У жены ее мужа совершенно прекрасные волосы цвета воронова крыла, такие же, как у детей. Саша сжимает рукоятку очень тяжелого пистолета и смотрит на них через сетку: на мужа и на красавца, предательски оказавшегося мужниной женой и успевшего нарожать черноволосых детей. Саше кажется, что она совсем-совсем одна.
Моя женатая женщина
То, что навсегда привязало меня к ней, – округленный рот, напряженные губы в самый первый момент. Я ждал каждый раз, чтобы случалось это волшебство – когда, лицом к лицу с ней, в полном согласии с движением где-то внизу моего члена, широко открытый рот округляется, напрягаются под кожей мимические мышцы, тянутся вперед губы – как будто стараясь достать поверхность воды. Иногда я двигался медленно, иногда быстрее – только чтобы видеть, как точно, как верно она отвечает моим движениям. Это самое удивительное, что я видел в жизни. И самое прекрасное. Это как смотреть на море.
Мы знаем друг друга вечность – с детских игр на спортивной площадке. Она вышла замуж, как-то очень неожиданно и рано, на первых курсах, – это было странно. Потом мы долго не виделись, случайно встретившись ночь бродили по городу, сидели в кафе – она говорила, я слушал. Большое счастье встретить старого друга через много лет: ему можно рассказать совершенно все – до самого дна, как никому другому. Он знает тебя вечность, не видел полвечности, зато – видел тебя в детских трусах и без них тоже, потому что вам было по три года. С ним можно быть собой, как ни с кем другим. С того разговора она и стала «женатой женщиной», оговорившись: «Я на нем жената». Мы не виделись лет десять и не увиделись бы еще столько же, если бы не заварочный чайник. Ей нужно было непременно промыть нос – после прокуренных кафе, после бессонной ночи, всех слов, что она выплеснула из себя. Ничего особенного, никаких страшных тайн – у всех есть счастья и несчастья. Умыться и промыть нос из заварочного чайника – и мы пошли ко мне домой.
Она закрыла глаза сразу, как только я обнял ее на кухне. Закрыла и не открывала до самого конца – мне пришлось вести ее на кушетку, как в танце: обходя стойку и табуретки. Она дала себя раздеть, дала сделать вообще все, что мне хотелось, и был тот момент, когда ее губы потянулись вперед вместе с моим первым движением. Я не сразу понял, что это – навсегда, что я не смогу жить без этих губ, без этого жеста.
В остальном, откровенно говоря, секс с моей женатой женщиной был пресен. Не открывая глаз, она двигалась вместе со мной, но это никогда не продолжалось слишком долго. В какой-то момент она просто переставала мне отвечать, зажмуривала глаза сильнее, и я останавливался. И мы никогда не меняли позу – с того первого дня, с первого раза на кухонной кушетке. Кроме секса нас связывало взаимное раздражение. Ее все выводило из себя. Мои рубашки, моя квартира, мой парфюм. Ее муж, ее ребенок, ее машина. Люди, воздух, телефоны, свет слишком яркий и свет слишком интимный. Я ненавижу зануд, не понимал и не понимаю, как вообще можно жить, когда раздражение – это реакция по умолчанию на все, что случается в мире. Мы ни разу не орали друг на друга. Ни разу не поссорились, однако раздражение возникало еще до того, как она брала трубку. Раздраженные гудки, и раздражение звучало в ее «алло» – должно быть, я всегда звонил не вовремя. Или сигнал телефона всегда был слишком громкий. Или муж слушал, с кем она говорит. Я открывал дверь, но она медлила входить, не скрывая того, как раздражает ее мой шейный платок, как долго я шел к двери, как ее видят мои соседи.
Потом она уехала. Они уехали, наверное, будет правильно. Мне незачем было писать или звонить. Без возможности обнять, чувствуя всем телом ее раздражение, чувствуя, что она думает только о том, что времени совсем мало, а я копаюсь, без того, чтобы видеть движение ее губ – зачем?
Она позвонила сама – я не знал, что она живет в этом городе. Не знал даже, что она живет в этой стране. Позвонила в отель, потому что я вывесил фотографию его уродливой вывески – я не знал, что она читает мой блог. Она спросила: «Не хочешь приехать?» Прошло лет пятнадцать, никак не меньше. Я не знал зачем. Но я, конечно, помнил, как она тянула губы, будто хотела сделать глоток.