Очерки (Чухлома. Лесные жители.)
Шрифт:
Для своевременного совета и возможных предостережений на случай неожиданных бед в русских земледельческих общинах выродился крупный тип советчика и охранителя, до сих пор в великорусском народе не исчезающий, под особенным именем большака.За ним вековечная давность и деяниями заслуженное право на уважение. В каждой общине одному из таких готовое место и безусловное послушание. Он всем равно дорогой человек, потому что каждому полезен и всякого превзошел умом и жизненным опытом. За ним идут туда, куда он соблаговолил повести, без него никто не снимется с места. Нарождается он в трудолюбивой многочисленной семье, нуждаются в нем и целые общины, составившиеся из множества этих отдельных семей.
Выделяет большака из толпы его крепкий ум, изощренный продолжительными наблюдениями над мудреною жизнью земледельца среди многочисленных врагов, которых он почти всех знает на память и против каждого хранит в запасах этой памяти способы обороны и средства отпора. Воздержная жизнь до седых волос сохранила ему и эту острую память, и крепкое здоровье, которое дает ему возможность не отставать от других в работе и служить всем примером. Строгое отношение к себе во всю долгую трудовую жизнь умеет он внушать и другим. Если иногда требовательность его доходит до крайностей в своей семье, где тяжела подчас его рука и неприятны его ежовые рукавицы, — на миру он благодетель и дорогой человек уже потому, что делиться с малоопытными своими драгоценными практическими наблюдениями он считает священным долгом. Для направления и исправления земледельческих работ у него такой запас примет по предзнаменованиям физической природы и животного царства, что общая сумма их составляет целый кодекс земледельческих правил. Его приговором определяется время посевов и жнитва, сроки сенокосов
В названиях селений, даже городов, сохранились имена тех первых насельников, которые делали в лесах росчисти, ставили первую избу и улаживали на нови трудовую жизнь по изведанным и обычным общинным приемам. Если имена других и не приурочились к названиям селений, то память об них сохранилась в народе. В XV веке новгородский крестьянин Петр Дементьев Воронов с несколькими семейными товарищами ставит жилья на пустынном мысу при реке Олонке и быстро обогащается, привлекая новые семьи. Здесь основывается таким образом то селение, из которого потом выродился город Олонец. Промышленные люди из того же Новгорода Филатовы и Окладниковы содействуют заселению устья Мезени, и из слободы последнего образуется город Мезень. Новгородец Ивашко Дмитриев Ластка на Печоре при устье Цыльмы, по грамоте Грозного, созывал людей, "копил на государя слободу" и давал ему за то оброку шесть рублей в год; в слободе поставил церковь и "попа устроил как ему у тоя церкви можно прожити". Лука Варфоломеев (из бояр Новгорода) помогает заселению берегов Двины, и т. д.
В описываемых местах этот тип настолько живуч и неизбывен, что видоизменяется поразительно и разновидности его довольно многочисленны. Такими людьми живет и закрепляется община, они скрыты под разными обликами и известны под разными именами, но призвание и судьба их вся посвящена крестьянскому миру и вращается в сфере его интересов, у лучших представителей этого типа общественная служба доходит до самоотречения.
Священным почтением при жизни и "памятью с похвалами" по кончине своей воспользовались у народа те святые отшельники, которые в давние времена строения Русской земли уходили в непочатые леса для самоуглубления и молитвы и выходили из своих затворов на людскую помощь немедленно, лишь только объявлялась в том надобность. Тот же неустанный труд, услажденный неусыпной молитвой, приковывал внимание тех, которые в отчаянии от неудач и невзгод утратили всякую энергию и надежду и боялись потерять самую веру. Лишь только доходил слух о безмолвных и скрытых подвигах пустынника, любопытные и верующие шли к нему для поучения, за примерами и указаниями. Некоторые увлекались святою жизнью до того, что решались оставаться подражать ей, другие и большая часть начинала помогать трудом этим людям, изнывающим и изможденным от постоянных трудов и непрестанных молитв. Созидались в лесной глуши храмы, выстраивались кельи, сооружалась ограда, возрождалась пустынька, невдолге превращавшаяся в монастырь, посвящаемый на всем севере в честь Спаса, сохранявшего от бед трудных переселений по глухим лесам, и имени Николы-угодника, уберегавшего, по исконным народным верованиям, на пути плаваний по бурным озерам и неизвестным рекам. Основатель обители, при виде пришлых, приселявшихся к монастырской ограде свободнымпоселением — слободою,ходил к сильным мира в Новгород к посадникам и вечу или в Москву перед светлые очи царей и великих князей. Здесь обещанием молитв за усопших родителей и во искупление их душ от вечного мучения отшельники выхлопатывали себе грамоты на земли, "володети тою землею игумну и старцам вовеки, а поминаючи родителей наших да и детей наших и ставити им обед на такой-то день". Когда монастырские межи встречались и перепутывались с полосами земель людей вольных и из них завистливые к богатым монастырским угодьям не затруднялись измышлять и наносить монастырским слобожанам всякие обиды, увозя снопы и сено и угоняя скот, — основатели обителей и их наместники снова ходили к сильным мира. Отсюда они приносили несудимые грамоты, по силе которых ведал крестьян судом и расправой сам игумен с соборными старцами, а в преступлениях, исключая уголовных, никто монастырских крестьян судить не мог. Наиболее богомольные, по примеру Марфы Борецкой, знаменитой вдовы новгородского посадника, отписывали за монастырь свои волости со всеми угодьями: землею и водою, рыбными ловшцами, пожнями и лесами и лешими озерами. "А кто имеет наступатись на те земли или кто тех людей изобидит, и тому быти от нас в великой казни". За согласием на уступку в монастырскую пользу немеряных и неведомых земель у богатых князей и бояр не стояло дело. В жизни и делах слишком много было соблазнов и падений, чтобы понуждаться в умилостивлении бога. А именно на это и обрекли себя эти смиренные видом, нищие духом старцы, отрешившиеся от соблазнов и прелестей греховного мира, эти святые люди, пришедшие с жалобами и челобитьями и, при своей неизреченной скудости, со священною водою в восковых сосудах, с богородичным хлебцем и святыми иконами, вынесенными из дальних и глухих стран, с самых краев крещеного света. Когда просветитель лопарей, сын торжковского священника Трифон, пришел в Москву с ходатайством о помощи и содействии своим подвигам и подал челобитную царю Грозному на пути его в Благовещенский собор к обедне, царевич Федор Иванович столь был поражен видом монаха из таких дальних стран, что, войдя в особый придел храма, снял с себя богатую золотую верхнюю одежду и велел отдать ее страннику с тем, чтобы его милостыня предускорила всех прочих. Страхом и ужасом преисполнялось сердце и благоговейным восторгом наполнялась душа при представлении о тех великих трудах и святых подвигах, каким посвятили себя подвижники, обещавшие неустанные молитвы на целые годы у самых нетленных мощей прежде их благоугодивших богу и воссиявших теми же подвигами благочестия.
Заручаясь новыми угодьями и пустошами, отшельники посылали от себя в те места опытных людей из своих сотрудников "для посельства". Посланный "посельский старец" старался выбрать также удобное по местоположению, привольное, а стало быть, красивое и живописное: у воды и на горе. Этот старец ставил двор — самое первичное и безусловно необходимое условие оседлости, затем он обрабатывал землю вокруг жилья, сколько мог и хватало у него сил, приглашал поселенцев и вместе с ними занимал и оставлял за монастырем все то пространство земли по те места, куда — по красивому выражению древних актов — "их топор и соха ходили". От пришедшего требовалось только того, чтобы он был человек добрый (т. е. способный работать и дать при вступления в общину "явки — две деньги"). Бобыль получал только усадебное дворовое место, а полный крестьянин сверх того и жеребий во всех владениях монастырской общины. Монастырь богател и упрочивал свое бытие на многие грядущие века в то время, когда внутреннее его устройство давно уже поставлено было на незыблемом основании общинного устройства. За монастырскими стенами оно было то же самое, которое столько полюбилось всему русскому народу, а вводилось основателями-отшельниками, вышедшими из того же класса черносошных людей и также в глушь непочатых мест, и также не в одиночестве, а первоначальною общиною с товарищами, которым списатели «житий» святых присвоили общее имя учеников. В монастырскую общину, в число братии вступал каждый русский, бессемейный, который хотел жить по правилам, установленным для общины. Монастырские общины старательнее других хлопотали о том, чтобы "меж себя лихова человека не держать, обыскивать меж себя про лихова накрепко и на кого взойдет пословица недобрая и тех недобрых людей высылати вон". В обители место большака занимал настоятель с помощью "собора старцев", между которыми наиболее выдающиеся умом и опытом занимали должности келаря, ватажника, трапезника и дьяка. Общими трудами и строгим воздержанием собор старцев, свободный от многих житейских соблазнов, мог доходить до сбережений и скоплений как денежной казны, так и хлебных запасов, и додумывался до бесплатной трапезы всем приходящим и голодающим. Гостеприимство, всегда отпертые днем священные ворота, скромная, но сытная трапеза с чтением житий благочестивых людей — всегда служили приманкой для чужих пришельцев. Облегченное тягло, обязательная ссуда из запасных складов "на Семены и смены" (как говорили в старину), свобода от чужих судов и подчиненность ведомым и благочестивым людям делали из монастырской общины прибежище. К тому же около монастырей образовывались по временам сходбища окольного люда на торжки и базары, а потом и съезды жителей более отдаленных местностей на ярмарки. Монастыри наши, таким образом, стали содействовать в народе развитию торгового духа. Конечно, и это служило причиною тому, что сюда очень охотно шли наймиты, и монастырские слободы быстрее населялись именно около тех обителей, которые снабжены были многообразными привилегиями. Память святых основателей особенно чтилась народом, и слава их подвигов далеко была распространена и привлекательна. Иным монастырям, как и частным общинным хозяйствам, не счастливило, и они, как скоро и свободно основывались, также быстро и исчезали (как, например, после смутного времени из 35 митрополичьих монастырей досталось патриархам только 13).
При таких неудачах поклонялся народ и золотому тельцу: приставал по призыву на землях сильных и богатых людей и также слободами, т. е. свободными поселениями на известных условиях и на сроки. Входил с этими людьми в соглашение вольный народ охотливее там, где мирному земледельческому труду задавалась невозможная пахарю задача обороны от диких насельников — аборигенов тех стран, или от искавших морских богатств богатых иноземцев. Богатые люди брали на себя обязанность и выговаривали в грамотах право строить остроги, снабжать их огненным боем и ратными людьми. И было из чего хлопотать: лесные места давали много выгод. Таковы, судя по исчислению грамот первых московских князей, бобровые гоны, перевесла, путики, сенные наволоки, полешие леса, тони и ловища по рекам и речкам, а на этих местах заводи, пески с падучими руками, стережень, устье с езами, тонями, исадами. Еще сам "Господин Великий Новгород" прилагал к этому заботу на приморских берегах Белого моря и на острову Соловецком, укрепляя их на случай нападения "каенских немцев" (т. е. датчан). Такими же деревянными крепостями и каменными стенами защищали свои остроги и монастыри богатые строители из новгородских владык и бояр во главе с посадницею Марфою Борецкою, а следом за ними и московские цари. В особенности прославились на этом поприще знатные купцы и именитые люди. Строгоновы — одни из наиболее видных и замечательных деятелей и уроженцев севера, фамилия которых сделалась историческою.
Предок Строгоновых, Аника, вышел из Новгорода и в лесах по реке Вычегде расчистил место у соляных источников. Для разработки их он принимал охочих вольных людей и первый открыл с торговыми целями путь за Уральские горы на Обь. Сыновья его, Яков и Григорий, получившие от отца богатое наследство, заручились от московского царя Ивана Грозного после многих личных бесед с ним жалованными грамотами на пустые места по Каме и Чусовой до вершин реки этой. При таких льготах Строгановы в 1585 году успели соорудить городок близ устья Чусовой, а через 10 лет после того несколько острогов по берегам той же реки и по реке Сылве. Когда братья увлеклись сибирским торгом и хорошо ознакомились с делами и землями владетельного князя Кучума, они наняли казачью вольницу с Волги под начальством атамана Ермака Тимофеевича в числе 840 человек. Изготовив для них запасы и нагрузив ими лодки, Строгановы отправили удальцов за Камень с легкими пушками, с самопальными пищалями и содействовали совершению великого события — приобретения Сибирского царства и громадной земля, богатой рудами и непочатыми плодоносными пустошами среди лесов, до нашего времени изобилующих самым разнообразным пушным зверем.
Меньшая слава и не столь громадные материальные результаты подвигов выпали на долю тех уроженцев и деятелей севера, которые преследовали скромные цели и не владели могущественною силою денежных капиталов, однако исполняли свое предопределение при помощи умственных и нравственных капиталов. (…)
Дионисий Вологодский, устремивший свою проповедь в самую глушь дремучих лесов и основавший монастыри, до сих пор сохранившие характерное имя глушицких, тотчас и покидал избранное место, как только миссии его среди язычников мешало многолюдство пришельцев из русских людей. Герман Соловецкий, избравший для своих подвигов необитаемые Соловецкие острова, и подвизавшийся там вместе с Савватием, во второй раз вернулся сюда после первой неудачи, указав тем на важность места для апостольских подвигов преподобному Зосиме — уроженцу села Толвуя (близ озера Онеги). Уроженец двинский Антоний основал монастырь при озерах и на притоке Двины реке Сие, вологжанин Александр Куштский — близ Кубенского озера, вологжанин Феодосий — Спасо-Суморинский монастырь близ Тотьмы, Дмитрий Прилуцкий поставил обитель в диком лесу "на многих путях из Вологды на север" и т. д. Но самым важным из таких деятелей является иной уроженец севера, сын причетника соборной церкви г. Великого Устюга Стефан, прозванный Храпом, епископ пермский.
Он дома выучился зырянскому языку и с ранних лет церковной грамоте, но, чтобы окончательно приготовить себя к задуманному им высокому подвигу, ушел в Ростов и долго жил там в Богословском монастыре, славившемся библиотекой. Здесь он изучал греческий язык и, приготовив себя к званию народного учителя, взял благословение от коломенского епископа Герасима и княжеские грамоты для безопасности и пошел на проповедь в Пермь, к зырянам. Он изобрел для них новые особенные буквы (числом 24) и перевел на зырянский язык главные церковные книги. Он построил церковь близ устья реки Выми, впадающей в Яренгском уезде Вологодской губернии в Вычегду, и здесь начал проповедовать Христово учение, встречая сначала изумление дикарей, а вскоре сопротивление их, в особенности волхвов. Один из них, по имени Пама, решился защищать перед св. Стефаном свою веру и вступил в состязание. Пама вызвался пройти невредимым сквозь огонь и воду, предлагая, чтобы и Стефан сделал то же. "Я не повелеваю стихиями, — отвечал святой, — но бог христианский велик: иду вместе с тобою". Пама, однако, отказался от испытания и тем довершил торжество истинной веры. Св. Стефан начал действовать решительно: бросал в огонь священные дарственные богам звериные шкуры и тонкие полотняные пелены, идолов сокрушал. Для наибольших успехов проповеди завел он училища, где и знакомил зырянских молодых людей с тайнами и чином священнического служения, и посвящал их в иереи, когда в 1383 году вернулся из Москвы епископом пермским. Возвратясь в землю, им просвещенную, св. Стефан не уставал благодетельствовать: во время голода покупал и доставлял хлеб из Устюга и Вологды, ездил в Новгород ходатайствовать у веча о разных поземельных и хозяйственных льготах для зырян. Народным покровителем и заступником оставался он до самой смерти, приключившейся с ним в 1396 году в Москве, куда он и на этот раз прибыл ради церковных и народных нужд.
Когда при царе Алексее произведено исправление книг, вызвавшее громадное недовольство и сопротивленне, когда над упорными и несогласными начались казни, преследования и ссылка, а приверженцы "древнего благочестия" стали спасаться бегством — северным дремучим лесам довелось сослужить народу новую службу. Самые отдаленные из них, самые глухие и недоступные сюземы избраны были спасавшимися от преследований как надежные притоны и оплоты. Все погодились и все стали оживляться людским трудом, особенно чернораменные, салавирские, поломские, керженские, топозерские, печорские, дорогучинские, ветлужские, гнилицкие и др. Сюземы олонецкие, архангельские и вологодские были признаны между прочими наиболее удобными и безопасными. Они одни из первых стали наполняться новыми отдельными хозяйствами под именем скитов. Число их стало быстро возрастать в особенности после десятилетней осады Соловецкого монастыря, когда десяткам мятежных монахов удалось спастись от московских ратных людей, осаждавших монастырь. Унылый звон молитвенных колоколов, тупые звуки чугунных бил раздались даже в таких местах за непролазными болотами, куда добрая воля, избирающая удобное для житья место, никогда не привела бы живых людей. Где не блуждали потерявшие свои пути лесные охотники, каковы острова северных озер (Топозера, Онеги, Выга и др.), там выстраивались двухэтажные дома и неизбежные при них часовни и молитвенные избы. "В великих болотах и топях, где и пешему ходить с нуждою: сыскивать никак невозможно", — отписывали по начальствам те особые команды сыщиков, которые назначены были и разосланы по всем лесистым местностям "для сысков раскольников". Многие скиты были ими разрушены, сожжены до основания, и лопаты забросали потом место, где жили и молились по старым книгам сбегавшиеся из самых отдаленных стран люди. Много скитов предалось самосожжению и между ними большой монастырь (Палеостровский), когда преследователи вели правильные осады и высиживали непокорных голодом и жаждою, осажденные же предпочитали смерть в огне мучениям в оковах и тюрьмах. Много скитов рухнуло и разметано бурей после того, как отшельники, при неблагоприятных местных условиях климата, крайней удаленности и без путей сообщения, изнывали от голода и костоломной болезни сырых северных стран — цинги. Некоторым скитам удалось устоять на счастливо выбранных местах и превратиться в людные, хорошо обеспеченные селения там, где попадала коса на камень и останавливались поиски самых смелых и настойчивых сыщиков. Иным удалось прислужиться властям (как знаменитым скитам выгорецким) и добиться льгот другим — откупиться деньгами и подарками, третьим — в недосягаемых трущобах достояться до того, что бессильные власти принуждены были признать их права на существование и лишь переименовали из скитов в селения (как сделали со скитом Великопоженским близ Печоры и многими другими).