Очерки (Чухлома. Лесные жители.)
Шрифт:
Первый сам говорит про себя: "Тура два метали мя на розех с конем, олень мя один бол и два лоси: один ногами топтал, а другой рогами бил; вепрь ми на бедре мяч отъял, медведь ми у колена подклада укусил, лютый зверь (т. е. волк) скочил ко мне на бедры и коня со мною поверже". Царь Алексей Михайлович заповедал для своих государевых потех подмосковный хвойный лес, который до сих пор носит прозвание Сокольников; наблюдатели за царской охотою считались, под именем сокольничьих, придворными чинами; охотничьи правила узаконены особым наказом "сокольничьего пути", в котором сохранились собственноручные исправления и пометки царя Алексея. Был он "ловец добр, хоробор, николи же ко вепреви и ни ко медведева не ждаше слуг своих, а быша ему помогли, скоро сам убиваше всякий зверь, тем же и прослыл бяшет по всей земле".
В древней Руси, когда порох еще не был изобретен и затем, изобретенный и вывезенный в Москву, был еще для забав и потех дорог и недоступен самым богатым, — для охоты служили ловчие птицы из породы хищных: ястреба и их родичи — чернопепельного цвета обыкновенный сокол и сокол белого цвета, называвшийся кречетом. Они входили в число податей с народа, для них устраивались особые сборные места ("садбища"), и в числе военной добычи эти птицы считались приятным приобретением. Ловля ловчих птиц особенно была выгодна, потому что цена
Эти ловчие обучали искусству ловли непривычную к людям и домашней жизни птицу тем, что сажали ее в темное место, истощали ее силы, томили и изнуряли голодом, потом давали корм, выносили и мало-помалу приучали преследовать ту или другую породу дичи, на охоте сокола спускали с руки. Он бил птицу на лету, для чего сперва подтекал под нее, взгонял ее, потом сам выныривал позади вверх и внезапно ударял в птицу стрелой под левое крыло, всаживая большой отлетный коготь, и порол ее, словно ножом. Птица падала, сокол опускался на нее, перерезал горло и пил кровь. Ястреб птицу щиплет где ни попало, а кречет никогда не берет добычи с земли, не хватает ее и на полете. За это и за то, что он бьет сверху, — кречет считается самою ценною из всех ловчих птиц.
Бегая легким способом по лесным сугробам на лыжах, северные русские успели изобрести и иные способы пользоваться лесными богатствами, о присутствии которых лесные инородцы еще до сих пор не подозревают. Если все эти способы первобытны и самым решительным образом ведут на полное истребление лесов, тем не менее ими занято такое множество рук и сыто столько желудков, что нельзя пройти мимо них, не сказавши ни слова. В этом отношении особенная услуга оказывается сосною — самым господствующим деревом наших северных глухих лесов.
В начале весны, когда дерево начинает наполняться свежими соками, какой-нибудь шенкургский «ваган» сдирает кору до корня от того места, сколько позволит рост и достанет рука с топором. А так как крупные деревья повывелись, стало жаль остальных, то с мелких деревьев дерут кору с головы до пят, то есть с того места, где начинаются ветви, и до самых корней. Оставляется на створе ремень из коры только с северной стороны, от которой всегда ожидает тамошний человек всяких бед для себя. На этот раз север подсушит засоченное дерево — и весь труд пропал, незачем было и промокать до последней нитки на мокрых весенних прогалинах. «Засочка» кончается, когда кончаются взятые из дома съестные припасы и стало ломить плечи и спину. Ваган кладет свое клеймо. И еще не родился в тех местах тот человек, который смел бы не уважить чужой заметки, дерзнул был очищать чужой путик с надавленными рябчиками и куропатками, даже прикоснуться к той веревке, на которой нанизываются беличьи шкурки, забытые или оставленные до благоприятного случая в лесной кушне. Оставят там лодку и при ней шест — значит, чужая и нужная, проходи мимо. Подле одной такой лодки с сетями стояло весло, и незнающий человек захотел на него облокотиться — все прочие бросились его удерживать и все уверяли с клятвою, что примешь за это и грех и болезнь — стрелье в бок. В одной избушке все охотники перемерли от цинги, не успевши донести до дома довольно богатого мехового промысла и разных мелких вещей. Одиночки проходили мимо, грелись в избе — не трогали из оставленного ни пушинки и решились прийти сюда целой артелью. Она пересчитала все счетом до мелочи, оглядела со всех сторон и все изъяны и все, до последней крохи и шерстинки, доставила наследникам. Но довольно, чтобы не заговориться на этом свойстве северных русских людей, мимо которого, однако же, и пройти невозможно, к тому же, стало оно теперь мало-помалу становиться редким.
Засоченные деревья должны стоять на корню 2, 3 и 4 года, то есть чем дольше, тем прибыльнее, потому что каждый год заливаются новой серой, которая спускается из-под коры вниз по осочке и тут засыхает. В таком готовом состоянии деревья отрубаются от ветвей и корней и свозятся на место, называемое майданом. Здесь просмолившиеся чурки раскалывают и расщепляют на поленья, называемые смольем, которые и складывают в костры. Между тем готова яма около четырех аршин глубиною, и на дне ее стоит деревянный плотный ларь или дщан вышиной в полтора аршина. На края его плотно настилаются толстые доски, а посередине их вырубается круглое отверстие, к которому набрасывают и утаптывают покато землю и застилают сырой еловой корой, чтобы предохранить смолу от утечки. Когда эта застилка получит форму беструбной воронки, среднее отверстие покрывают двумя или тремя нетолстыми чурочками, на которые кладут круглый камень. Коль скоро огонь при сгорании костра дойдет до его подошвы и сожжет чурочки, камень падает на отверстие, запирает его и, стало быть, не допускает огня в ларь. Костер смолы от 10 до 20 маховых сажен курится в земляной печке 5–7 дней. Простуженную в ларе смолу разливают в продолговатые бездонные бочки, самими же сделанные из той же сосны, но узаконенного начальством размера вместимости. Хотя в торговле у архангельского порта ямной смоле предпочитается печная, за то, что первая жиже, но она тем хороша, что доступна для сидки всякому желающему, всякому крайнему бедняку (особенно в артелях). Есть топор и лопата — и довольно. Печная выкурка требует особенной печи, выгодной лишь там, где лес под руками, а ямы можно рыть на всяком месте, где удалось подсочить деревья.
"Гонка" дегтя, как и «сидка» смолы, обусловливается также весенним скоплением соков в березе, когда и снимается с деревьев береста. Собранная береста в количестве двух с половиной — трех пудов набивается в кубы и от действия огня разлагается, а деготь выделяется в виде паров, которые охлаждаются в трубах, пропущенных сквозь холодильник, наполненный водой. Деготь вместе с водой стекает в корыто или ушаты через трубы, которые для дегтя делаются из листового железа (для смолы из сырой осины). Вода отстает от чистого дегтя, устаиваясь нанизу. Всплывший товар, столь пригодный для сапогов и колес, бывает самого лучшего качества. Его предпочитают всем другим сортам и в Рыбинске, и на Ростовской ярмарке, он уходит отсюда и в такую даль, какова нижняя Волга.
Сидкой смолы занимается почти все крестьянское население в бывших удельных имениях Шенкурского уезда (Архангельской губернии) в северной его части, называемой Троичиной. К тому и другому промыслу в тех и других местностях, конечно, приурочивается заветный артельный труд, без которого на севере ни рыбы, ни зверя, ни птицы не ловят, и даже на рубку в лесах бревен зимою по найму выходят такими же артелями (сплоченными для продовольствия себя съестными припасами).
В круговой поруке и в последовательном сцеплении одного с другим промысла примыкают к сейчас описанным столь же для них необходимые и в свою очередь от них независимые иные лесные промыслы. Между ними самые незамысловатые, но самые трудные — рубка и сплав леса на места требований, особенно по Двине к Архангельску: здесь существуют лесопильные заводы, устроенные по новейшим образцам и указаниям технической науки. Распиленный лес в досках и брусьях издавна уже грузится на корабли и отправляется в такие дальние страны, как остров Мадера, и на надобности таких городов, как Севилья в Испании. Здесь работа идет с подряду. Работает ловкий парень на купеческое имя и на его деньги в качестве приказчика и наемщика. Выбирает он ту зимнюю. пору, когда у крестьян подошел хлеб и надобятся деньги на подати. При задатках наличными наем облегчается: идут задешево на сплавы обыкновенно в марте, на лесную рубку — в декабре под предводительством этих же приказчиков, бойких на слова, умеющих, что называется, заговаривать зубы. По пояс в снегу на лесной рубке, по самые плечи в холодной воде на сшивке плотов на сплавах отправляют беднейшие из лесных жителей такие работы, которые по всей справедливости принадлежат к самым тяжелым и опасным для здоровья и жизни. На большом плоту, который так красиво плывет по широкой Двине, много принято горя и притом в два приема: первый раз, когда звонил топор и стонало дерево, порубаемое под корень, во второй раз, когда оно, будучи поставлено на берег и спущено на воду, не слушалось сплавщика, ныряло и врывалось в рыхлый берег, капризничало и упиралось. Натрудившему руки, плечи и спину приходилось отдыхать в наскоро слаженном шалаше и на лучший конец в угарной лесной избушке, прямо на полу и на сквозном ветру из выветрившихся щелей. Намокнувшим в воде и продрогнувшим на холодном ветре при сшивке плотов не всегда приводилось отогреваться в четырехстенном строении, а чаще всего на свежем воздухе у костра или в шалаше из хвороста и соломы на самом плоту — один бок греется, другой стынет, а то и оба вместе продувает в одно и то же время. Без простудных болезней, без ревматизмов (называемых на севере "стрельем") сплавщики плотов домой не приходят. Этот, значит, отлежался: железные мускулы выдержали, другой провалялся в грязи и сырости и помер в соседней деревушке у сердобольной старушки-вдовы. Да и то еще не радость и далеко не веселье, что плот вышел на середину реки и несет от бед и напастей смоленые дегтярные бочки: может он навалить на берег или сесть на мель, надломиться и рассыпаться или застрять так, что не сдвинешь с места никаким способом. Ручных усилий недостаточно, выхаживали и на трубку (или ворот), и песни при этом пели, и много всяких песен пропели. Прибрежный край плота заело, береговой грунт «закусил» плот, один несчастный человек сорвался с вертлявого бревна и ушел под плот так, что его там и не сыскать, если не выплывет сам бездыханным трупом. Прибегали и к последней мере; рубили на речных берегах таловые прутья, вязали в пучки и затем с плеча и во все руки и несколько часов кряду наивно секли, как провинившегося преступника, непослушный и упрямый плот или судно.
От таких невзгод засоряются малые и большие реки, накопляются под водою те коряги и каржи, на которых, как на острых ножах или зубьях, разрезают бока и дно другие дорогие суда с ценным грузом, заедаются канаты, останавливаются новые плоты, самое русло рек заиливается и уровень воды понижается. Ни рыбы половить без того, чтоб не перервать или не потерять сети, ни плоты спустить, чтобы не ловить потом россыпь до изнеможения сил и истощения всякого человеческого терпения.
Вода привела нас к новому предмету промысла и торговли и продукту продовольствия, какова рыба. Немудрено было догадаться и подсмотреть, что одни приходят в реки на время, другие в них остаются круглый год, одни ищут теплой воды в верховьях рек в глуши дремучих лесов и, сделав указанное природой дело, возвращаются обратно в море. Непокидающие рек выбирают в них любимые места: либо бродят по раздолью и на свободе по руслам, либо ложатся на дно и кончают на время зимы свои передвижения. По рыбьим привычкам и способы ловли. Последние замечательны тем, что остаются такими же, как были в глубокую старину (исключений очень немного) с переменою лишь названий. Самый употребительный, вполне соответственный общинной форме быта, потребовавшей, чтобы, если земля — достояние общее, то и вода должна быть таковою же, — изстаринный езили яз,который зовется по лесам Костромской губернии сежем,по Волге — забойкой, перебойкой, заколом,на Урале — по-татарски учугом,а в северных реках попросту и совсем по-русски забором,который представляет собою сплошной частокол или тын, забитый в речное дно, чтобы запереть ход рыбе и загнать ее в сети (морлы, нёрши, мережи и т. д.).
Как только славяне внедрялись в лесах, тотчас же заводили ловищаи развешивали по деревьям перевесища,как делала это, по летописным свидетельствам, княгиня Ольга. Одновременно с этим поселявшиеся на озерах сначала и на реках потом заводили тони, строили езы и пускали в дело всякие рыболовные снаряды. Промыслы эти до сих пор в лесистой России, в местах, где дают богатую добычу, соперничают с земледелием и заставляют бросать соху или навсегда, или на то время, пока обеспечивают существование. При неблагоприятных для промысловых случайных условиях (как случилось, например, в 1854 и 1855 годах, когда англичане держали в блокаде берега Белого моря) лесные жители снова принимались за свое коренное занятие земледелием и увеличивали число запашек. Впрочем, во всяком случае, в здешних местах земледельческий труд является лишь побочным, подспорным занятием к главнейшим лесным ремеслам. Хотя они в северной половине лесной области находятся в самой первобытной форме и очень неразнообразны, тем не менее занимают наибольшее количество рабочих сил. Здесь мы встречаем лишь только рубку и сплав леса, сидку дегтя и гонку смолы да судостроение (вплоть до верховьев Северной Двины). К югу от места слияния Юга и Сухоны лесные промыслы начинают разнообразиться: приготовляют деревянную посуду на крестьянскую руку и различные экипажи (около Красноборска из черемуховых корней плетут шарабаны, около Вологды делают сани). В значительной степени распространено тканье рогож и плетение кузовов из бересты. К лесным изделиям являются подспорьем ручные ремесла: плетение кружев, тканье холста и полотен, обделка щетины и проч. И чем далее к югу, тем лесные промыслы наиболее разнообразятся, достигая полнейшего развития в лесах Вятской и Костромской губерний и в ближайших к берегам Волги.