Очерки истории цивилизации
Шрифт:
Те евреи, которые после промежутка более чем в два поколения вернулись в Иерусалим из Вавилонии, были уже совсем другим народом, не похожим на раздираемый противоречиями народ, поклонявшийся и Ваалу, и Яхве, приносивший жертвы на возвышенностях и в Иерусалиме. Из Библии со всей очевидностью следует, что евреи ушли в Вавилон варварами, а вернулись цивилизованным народом. Они ушли в Вавилон разъединенным скопищем людей, не осознающим себя народом, а вернулись с мощным национальным духом, полные чувством своей исключительности. Они ушли людьми по сути не имеющими никакой литературы — еще за сорок лет до пленения при царе Иосии, как написано о нем, жрец «нашел книгу закона» в храме (4 Цар., 22: 8–13). Кроме того, мы нигде в этих текстах не находим и
Для Вавилонии это была эпоха учености, эпоха напряженных исторических поисков. Вавилонское влияние, под воздействием которого ассирийский царь Сарданапал собрал в Ниневии огромную библиотеку древних текстов, на протяжении веков не становилось слабее. Мы уже говорили о том, как Набонид так увлекся историческими изысканиями, что пренебрег защитой своего царства от Кира.
Все, таким образом, способствовало тому, чтобы изгнанники-евреи приступили к изучению собственной истории. Их вдохновляло к этому и слово пророка Иезекииля. Из забытых и спрятанных хроник, которые были унесены с собой, из родословных Царей, жизнеописаний Давида и Соломона, составленных современниками, жизнеописаний других их царей, из легенд и преданий они создали свою историю, чтобы рассказать ее Вавилону и самим себе. История Сотворения мира и Потопа, значительная часть повествования о Самсоне были, вероятно, заимствованы из вавилонских источников. Одна версия истории Сотворения мира и одна об Эдеме, хотя и вавилонские по происхождению, очевидно, были известны евреям еще до изгнания. Позднее, когда евреи вернулись в Иерусалим, только Пятикнижие было сведено воедино; другим историческим книгам еще предстояло дополнить общий свод.
Эта часть их литературы в течение нескольких столетий сберегалась в виде отдельных книг, к которым относились со значительным почтением. Некоторые из них — это сочинения, явно принадлежащие эпохе после пленения.
Вся эта литература пронизана несколькими направляющими идеями. Первая из этих идей — которая на деле опровергается, как мы видели, подробностями самих этих книг — состоит в том, что весь еврейский народ — единокровные дети Авраама. Вторая идея — об обетовании, сделанном Яхве Аврааму о том, что он возвысит еврейский народ над остальными народами. И третья — это вера: поначалу в то, что Яхве был самым великим и сильнейшим из всех богов еврейских племен, затем что он — бог над богами и, наконец, что он — единственный истинный бог. Евреи в итоге уверовали в то, что они — избранный народ единого Бога для всей земли.
И совершенно естественно из этих трех идей возникает четвертая — о грядущем вожде, избавителе, Мессии, который осуществит долго откладывавшееся обетование Яхве.
Сплочение евреев в один народ, спаянный единой традицией, за «семьдесят лет» — это первое проявление новой силы, силы письменного слова, которая в дальнейшем все чаще будет оказывать влияние на общество. Эта духовная спайка не просто объединила людей, вернувшихся в Иерусатим. Представление о своей принадлежности к избранному народу, которому предуготовано возвыситься над другими народами, оказалось очень привлекательным. Этим сознанием прониклись и те евреи, которые решили остаться в Вавилонии, и евреи, обосновавшиеся в Египте.
Эти идеи также вдохновили многих вавилонян и представителей других народностей объявить Авраама своим отцом и влиться в ряды возвращающихся евреев. Книга пророка Неемии полна скорби, вызванной этим покушением на привилегии избранных. Евреи уже были народом, рассеянным по разным городам и землям, когда их умы и надежды объединились осознанием своей избранности.
Поначалу эта идея исключительности призвана была лишь сохранять нерушимость доктрины и неукоснительное соблюдение культа и избежать впредь тех плачевных оплошностей, какие случались при царе Соломоне. Для искренних прозелитов любой народности иудаизм еще долго держал двери
Для финикийцев после падения Тира и Карфагена переход в иудаизм, должно быть, оказался делом простым и привлекательным. Вдобавок их язык был родственным еврейскому. Вполне возможно, что значительное большинство испанских и африканских евреев на самом деле — финикийцы по происхождению. Среди обращенных в иудаизм было и много арабов. В южной России, как мы увидим позже, были даже иудеи-монголоиды.
Исторические книги, от Бытия до Неемии, которые позднее были переработаны в духе идеи об обетовании избранному народу, несомненно, являются опорой иудейской духовной общности. Но ими не исчерпывается та еврейская литература, из которой в итоге была составлена Библия. Об одной из таких книг, книге Иова, говорят, что она написана в подражание греческим трагедиям. Песнь Песней, Псалтырь, Притчи — мы не сможем рассказать обо всех этих книгах в наших кратких «Очерках». Однако некоторые из неупомянутых нами библейских книг — известные как Пророки — все же требуют отдельного рассмотрения. Эти книги — одни из самых ранних и, несомненно, самых лучших свидетельств того, как новые устремления овладевают человечеством.
Пророки — не новый класс в обществе. Их происхождение самое различное: Иезекииль был выходцем из жреческой касты и сохранил симпатии к священничеству, а Амос был простым пастухом. Но всех их объединяет то, что они привнесли некую религиозную силу, неподконтрольную формальным ритуалам жречества и храма.
Ранние пророки более всего похожи на тех же ранних жрецов. Это оракулы, они дают советы и предсказывают события. Вполне возможно, что поначалу в те дни, когда религиозные представления не были устоявшимися, не было и значительного различия между жрецом и пророком.
Их прорицания сопровождались пляской, наверное, той же природы, что и пляска дервишей. Как правило, они выделялись одеянием из грубых козьих шкур, придерживались древней кочевой традиции в противовес «новым веяниям» оседлой жизни. Но после возведения храма и организации жреческой службы тот тип религиозного откровения, который представляли собой пророки, остался за пределами формального религиозного устройства и выше этих пределов. Пророки, по всей видимости, всегда вызывали неудовольствие жрецов. Пророки становились неформальными советниками царей в политических вопросах, они обличали грех и чуждые ритуалы, их «самопровозглашенная» роль в обществе не нуждалась ни в чьей санкции, кроме внутреннего озарения. «И было слово Господне ко мне…» — с этого начинали свою речь пророки.
В последние, самые бурные дни Иудейского царства, когда Египет, Северная Аравия, Ассирия, а затем Вавилония, словно тиски, сомкнулись вокруг этой земли, пророки приобрели исключительное влияние и авторитет. Они взывали к испуганным, растерянным умам; и поначалу в их речах содержался главным образом призыв покаяться, свергнуть то или иное капище «на возвышенном месте», восстановить служение Яхве в Иерусалиме.
Однако в некоторых пророчествах начинает появляться новое звучание, которое мы бы назвали теперь «общественно-реформаторским». Бедные вынуждены трудиться «в поте лица своего», а богатые тем временем отбирают последний кусок хлеба у ребенка. Знать подражает роскоши и порокам чужеземцев, выжимая последние соки из простого народа. Все это ненавистно Яхве, и он, конечно же, пошлет наказание этой земле.
Но более широкое мировоззрение, усвоенное в Вавилонском пленении, изменяет и тональность пророчеств. Ревнивая мелочность, которая искажала представление о Боге в ранние племенные времена, уступает место представлениям о Боге как источнике всеобщей справедливости. Несомненно, слову пророков усердно внимал не только еврейский народ. Весь семитский мир в те дни жил подобными представлениями и пророчествами. Крушение великих царств и народов, образование огромных, но непостоянных держав, деградация культов и верований, их соперничество и взаимная вражда — глядя на все это, человек не мог не прийти к более широкому и свободному пониманию религии. Храмам удалось скопить значительные запасы культовых сосудов из золота, но они утратили власть над воображением людей.