Очерки истории Франции XX–XXI веков. Статьи Н. Н. Наумовой и ее учеников
Шрифт:
Однако многие польские командиры иначе смотрели на проблему «иностранной помощи». В беседе с одним из них 11 июля 1920 г. де Голль услышал следующее: «Помощь из заграницы? Бесполезная, даже вредная вещь, т. к. она лишит войну национального характера! Изменение методов в тактике, организации, в обучении, да зачем? Только Поляки знают характер войны, которую они ведут с Русскими. Они воспользуются собственными советами». [113]
Де Голль противоречиво описывал состояние вооружения польской армии. Судя по его военному дневнику, первоначально поляки крайне неохотно вступали в армию, а среди добровольцев наблюдалось «много студентов, некоторое количество рабочих и крестьян», часто вооруженных «ненастоящим оружием, которого на всех не хватает» [114] . Но из другого источника – публикации писем, записей и дневников де Голля – следует, что «солдаты имели все необходимое» (страны Антанты снабжали молодое польское государство военно-техническим оборудованием и вооружением), хотя часто не знали, «как пользоваться автоматическим оружием, о чем свидетельствует незначительное количество раненых со стороны противника» [115] . Де Голль с неодобрением отмечал, что в польской армии мало использовались танки и артиллерия, а кавалерия не умела «должным образом применять огонь и пулемет». По свидетельству французского офицера, «у польской армии есть автомобили, мотоциклы, мотоколяски в достаточном количестве для того, чтобы обеспечить передачу оружия очень быстро, несмотря на плохое состояние дорог. Но их использование очень плохо организовано» [116] . К тому же военные автомобили не являлись крупногабаритными и на разбитых дорогах могли перевозить только
113
Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1975. Р. 40.
114
Ibid. Р. 38.
115
Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1983. Р. 96.
116
Ibid. P. 98.
117
Ibidem.
В ходе советско-польской войны де Голль в своем дневнике за 8, 15 и 30 июля вновь поднимает проблему организации переброски военного транспорта польской армии. С удивлением и снисходительностью западного европейца он отмечает «отвратительное состояние» польских дорог, «которые никогда не были хорошими, а после шести лет войны стали ужасающими», и задается вопросом, «могут ли эти поезда, которые перевозят подкрепление и боеприпасы, открыть для себя секрет передвижения со скоростью, бoльшей, чем 1 км/час?» [118] Но сильнее всего капитана французской армии поразили «подводы», которые использовались для переброски вооруженных отрядов, боеприпасов, оружия, продовольствия и эвакуации людей: «солдаты держатся около них на манер норманнов, которые плыли рядом со своими кораблями». Крестьяне, у которых эти подводы и лошадей власти реквизировали для нужд армии, почти всегда их сопровождали, рискуя жизнью, но «это единственный способ их охранять и получить обратно» [119] .
118
Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1975. Р. 39.
119
Ibid. P. 42.
В своем военном дневнике де Голль много рассуждает о смирении и покорности «славян», к которым он, видимо, относит не только этнических поляков. Сравнивая их с «бесстрашными французами», он утверждает, что «чувство опасности их не возбуждает, а, наоборот, делает слабыми». Чем ближе кризис, тем меньше они на него реагируют, пишет де Голль. Вот почему «в любую историческую эпоху кучка варваров могла властвовать на этих огромных территориях» [120] . Французский капитан также отмечает «религиозную и грустную экзальтацию, которая свойственна всем народным проявлениям» у славян. Да, вот она, душа Польши; чтобы ее обнаружить, надо видеть и слышать эти массы простых людей. Трагична судьба этих народов, энергия и характер элит у которых никогда не поднимались до высоты добродетелей и доброжелательности низших слоев [общества – Н.Н.]» [121] .
120
Ibid. P. 37.
121
Ibid. P. 38.
Де Голль, как и другие французские офицеры, с середины июля получил разрешение правительства воевать на стороне поляков. В ходе военной кампании он сумел увидеть жизнь и быт не только солдат, но и мирных жителей. Польские крестьяне времен советско-польской войны предстают в облике бережливых, молчаливых, равнодушных и смирившихся со своей судьбой тружеников. Жалкое впечатление произвели на де Голля те населенные пункты, через которые проходили польские войска. В своем военном дневнике за 30 июля 1920 г. он описывает городок Боромель: «всё – колодцы, площадь и дома безвозвратно загрязнены из-за естественной для жителей халатности и бесконечного продвижения недисциплинированных войск» [122] . «Во всех отвоеванных деревнях, – продолжает свой рассказ капитан 1 августа, – население показалось [ему – Н.Н.] абсолютно равнодушным [к своей судьбе – Н.Н.] … Они остаются у себя дома, когда идет битва, и отправляются работать в поле, когда военные действия удаляются от них. Я видел, как две крестьянки невозмутимо трудились в нескольких шагах от двух русских, убитых менее часа назад» [123] . По свидетельству французского капитана, крестьяне были вынуждены жить в тяжелейших условиях и «озабочены исключительно тем, чтобы спасти от безжалостных реквизиций последний кур, последнюю свинью и старую лошадь, которые у него еще остались. За три года Киев переходил из рук в руки восемнадцать раз. В темной душе пахаря живет одна страсть: ненависть к солдату, будь он солдатом армии Ленина, Петлюры, Деникина или Пилсудского. Одни и те же деревни восставали против каждой из этих группировок. В глуши одних и тех же лесов были замучены и убиты одинокие большевики, поляки, украинцы и русские» [124] . С большим огорчением, близким к презрению, в своем военном дневнике де Голль описывал состояние польской армии в тот момент, когда военные действия были перенесены на национальную территорию Польши и, казалось бы, населению следовало еще сильнее сплотиться для отпора врагу: «поляки бегут», «генералы обескуражены», «нет порядка в войсках» [125] , часты случаи мародерства и отказа выполнять распоряжения. Де Голль отмечал и удручающее состояние средств связи у польской армии: военные использовали устаревшие приемы передачи сообщений по печатному телеграфу, по телефону или через устные приказы. Де Голль удивлялся, что у поляков не существовало новой на тот момент, быстрой и четкой техники – радиотелеграфа (T.S.F.) [126] . Запись военного дневника капитана за 14 августа, накануне решающей битвы на Висле, гласила: «Все сложно: ни телефона, ни беспроволочного телеграфа, ни оптических приборов» [127] . Де Голль также жаловался на крайне низкую организацию доставки продовольствия в армию: «вопрос об ужине даже не встает», – написал он 1 августа.
122
Ibid. P. 46.
123
Ibid. P. 47.
124
Ibidem.
125
Ibid. P. 39.
126
Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1983. Р. 97.
127
Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1975. Р. 50.
Критикуя общие методы функционирования и управления польской армией, де Голль одновременно искренне восхищался личными качествами польских солдат и офицеров, а их готовность пожертвовать своей жизнью во имя родины рождала у капитана чувство глубокого уважения. Он с большим одобрением отмечал выносливость, боевой настрой и скорость передвижения в пешем строю солдат польской армии.
В какой-то момент де Голль почувствовал, что по мере приближения советских войск к столице появились «поразительные перемены» в настроениях и моральном состоянии польского населения. Он увидел другую Польшу: «Когда я оставил Варшаву, – писал французский офицер о весне 1920 г., – она была пьяна от триумфа, а столичная жизнь полна развлечений и наполнена радостным ожиданием скорой победы». Теперь же, когда существованию их страны грозила смертельная опасность, «люди всех сословий и возрастов встали под знамена». Повсюду служили торжественные мессы, чтобы призвать Бога помочь в борьбе против «безбожников» – большевиков и, возможно, против лютеран, «если пруссаки захотят воспользоваться тяжелым положением Польши и ударить в тыл» [128] . В своем военном дневнике за 30 июля он с удовлетворением отметил: «наконец-то чувство наступления возродилось в рядах наших союзников [Польши – Н.Н.]! А с ним возродились авторитет командиров и дисциплина солдат. И вовремя! Войска сражались, постоянно отступая, в течение шести недель: личный состав сократился до минимума, уныние давит на сердца и омрачает сознание, усталость и лишения тяготят измученные тела. Но вот, от военного руководства до солдата – все воспрянули духом. Командование, ранее охваченное оцепенением, вновь овладело собой: у него вновь пробудилась воля к победе, и тут же подкрепления, боеприпасы и провиант появились в войсках. Порядок проник в умы и в ряды бойцов, в сердце солдата вернулось доверие, а на его уста – песня» [129] .
128
Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1983. Р. 98–99, 102.
129
Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1975. Р. 44.
Взрыв патриотических настроений – «взлет национального чувства, которое превосходило все конъюнктурные политические и идеологические соображения», [130] был близок сердцу французского офицера. 5 августа 1920 г. он написал в военном дневнике о большом количестве добровольцев и быстром росте численности польской армии. На изменение морального духа «польских братьев» де Голль вновь обратил внимание 14 августа накануне решающего сражения за Варшаву: «поляки подтянулись, настроены серьезно, среди них пробежал ветер победы, который я хорошо знаю» [131] . По свидетельству французского капитана, «город [Варшава – Н.Н.], несмотря на обычно свойственную ему беспечность, чувствует русских у своих дверей. Но теперь он уже не покорится безропотно [врагу – Н.Н.]: надо побеждать. Мученичество имеет свое величие, но оно несравнимо с величием триумфа» [132] . Де Голль описывает подготовку столицы к сражению на Висле: вырыты траншеи, восстановлена связь, везде вводится суровая дисциплина; реорганизованные подразделения польской армии способны теперь закрепиться на местности; много добровольцев; улицы и кафе опустели; все ждут наступления [133] .
130
Guelton F. Op. cit.
131
Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1975. Р. 49.
132
Ibid. P. 48.
133
Ibidem.
Выигранную поляками битву за Варшаву – «чудо на Висле» – де Голль назвал «прекрасной операцией… Наши поляки были окрылены, проводя ее, и эти же самые солдаты, еще неделю назад физически и морально измотанные, бегут вперед, совершая 40-километровые переходы в день. Дороги забиты жалкими толпами пленных и вереницей подвод, отнятых у большевиков» [134] . 26 августа, который станет последним днем записей в его военном дневнике, капитан написал еще несколько слов о победе поляков в войне с Советской Россией. По его признанию, общаясь с ними, «чувствуешь справедливую гордость [этого народа – Н.Н.] первой большой победой, одержанной возрожденной Польшей» [135] . Де Голль отмечал, что к концу советско-польской войны польская армия – «не без помощи французских инструкторов» – превратилась в довольно слаженный военный механизм с достаточно хорошей организацией управления вооруженными силами и высоким моральным духом. Вместе с тем, де Голль объективно оценивал боевую подготовку и умение вести бой польских военных, которых он призвал «принять Организацию и обучиться Методу» для дальнейших военных успехов [136] .
134
Ibid. P. 51.
135
Ibid. P. 54.
136
Ibidem.
Интерес де Голля к Польше после ее победы на Висле возрос в свете новой расстановки сил на европейской арене. В буржуазной Польской республике многие французские офицеры – включая де Голля – увидели молодое и энергичное государство на восточных границах Германии, способное вместе с Францией противостоять потенциальной немецкой агрессии. Это было тем более важно, что Россия оказалась утерянной в качестве традиционного союзника Третьей республики в борьбе с ее наследственным врагом. «Что касается Германии, – говорил де Голль, – … на континенте нам нужен союзник, на которого мы сможем всегда рассчитывать. Польша станет таким союзником» [137] . Вместе с тем, изучение личных документов капитана де Голля показывает, что он дистанцировал «свою» Францию, «бесстрашную, мудрую, полную решимости» [138] , о цивилизаторской миссии которой он неоднократно упоминал в военных мемуарах, от «другой» Европы – Восточной, менталитет народов которой, политические и культурные традиции, исторические судьбы резко отличались от западноевропейских. Не стоит забывать и то, что участие французских военных – прямое или опосредованное – в «польской кампании» рассматривалось патриотом своей страны капитаном де Голлем как возможность возвеличить заслуги Франции в борьбе с идеологическим врагом – большевизмом (офицер предвидел к тому же кратковременное сближение Германии с Советской Россией и считал, что «германцы и московиты могли бы снова искать путь к объединению») [139] и продемонстрировать безусловное военно-политическое преобладание Третьей республики в Европе.
137
Цит. по: Уильямс Ч. Указ. соч. С. 72.
138
Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1975. Р. 55.
139
См. подр.: Guelton F. Op. cit.
«Каждое из наших усилий в Польше – это еще немного славы для Вечной Франции», – напишет де Голль в своем дневнике. Она, по словам французского военного, «стала для Европы мощной и бескорыстной рукой, на которую опираются, к которой взывают во время невзгод.
Здесь [в Польше – Н.Н.], за исключением нескольких ненасытных честолюбцев, нескольких задетых гордецов, нескольких ревнивых военных, все желают поддержки Франции, все верят в ее силу и ее справедливость… Из глубины своей беспокойной души Польша снова взывает к нашей помощи» [140] . В заключение хотелось бы еще раз отметить, что в личных документах французского капитана мы видим образ Польши через призму ее восприятия «человеком Запада». Соприкосновенность с различными сторонами жизни польского общества, чьи культурно-политические реалии не всегда совпадали с представлениями «настоящего европейца» о морально-этических принципах и способах функционирования военно-политических структур; неопытность польской политической элиты; отсутствие в течение долгого времени у поляков, с точки зрения де Голля, чувства ответственности за свое будущее, собственно говоря, и сформировали у него ту оценку поляков и Польши, о которой говорилось в начале статьи: одновременно суровую и снисходительную.
140
Gaulle Ch. de. Op. cit. Р., 1975, Р. 41–42.
Наумова Н. Н
Французские либералы в первой половине XX века [141]
Изучение либерализма XX в. – непростое дело. По справедливому замечанию французского политолога Н. Русолье, никакое другое политическое течение не испытывало столько сложностей из-за семантических затруднений (экономический или политический либерализм), из-за ассоциации идей (либерализм – центризм, модернизм – «золотая середина») или из-за схожести его политических организаций (от партии радикалов и группы Демократический Альянс времен III Республики до Союза за французскую демократию В. Жискар д’Эстена) [142] .
141
Впервые опубликовано: Наумова Н.Н. Французские либералы в первой половине ХХ в. // Французский либерализм в прошлом и настоящем. М, 2001. С. 159–178.
142
Dictionnaire historique de la vie politique francaise. P., 1995. P. 585–586.