Очерки из истории Церкви
Шрифт:
Богатство Римской Церкви было таково, что она имела возможность не только помогать своим бедным, но и делиться с нуждающимися отдаленных Церквей. Впрочем, то был древний обычай римских христиан, который еще более развился к концу II в. Дионисий Коринфский писал им около 170 г.: «Изначала у вас есть обычай оказывать братиям всякого рода помощь, вы посылаете многочисленным Церквам во всякий город съестные припасы: так вы облегчаете бедствия нуждающимся; так изначала вы поддерживаете исповедников, работающих в рудниках, теми средствами, которые вы им доставляете. Вы, римляне, соблюдаете предания, оставленные вам вашими предками римлянами. Ваш блаженный епископ Сотер не только их блюдет, но и развивает, снабжая благородно всем тем, что посылается святым, и когда христиане приходят к нему, он их принимает со словами любви, как любящий отец своих детей» [214] .
214
Евсевий, IV, 23, [10].
Христиане в Карфагене щедро оказывали помощь не только христианам, но и язычникам.
215
Апология, 42, 8.
216
К Скапуле, 4.
Перелом, который, хотя и с большими перебоями, наметился в отношении христиан при дворе, среди римской знати, не мог не затронуть, конечно, и провинциальных правителей, которые выходили из той же среды. Тертуллиан рассказывает о ряде случаев, когда проконсулы и после доноса с чьей-либо стороны, вопреки закону, под разными предлогами освобождали христиан от наказания. Многие правители уже решительно не желали преследовать христиан. (Это подтверждается и сообщениями святого Ипполита Римского — см. Толкование на пророка Даниила, о случае в Сирии.) Но, чтобы не нарушить прямо закона, они прибегали к различным уловкам: так, правитель Пуденс искусным образом включил в судебный акт одного приведенного к нему христианина обвинение в притеснении и лихоимстве (в чем его на самом деле никто не обвинял), и так как при дальнейшем разборе дела не нашлось свидетелей, уличающих его в этом, то правитель объявил, что за сим дело продолжать нельзя. Некоторые правители этого времени уже открыто признаются, что они неохотно судят и осуждают христиан, хотя закон того и требует (например, префект Перенний в процессе Аполлония, Аспер у Тертуллиана). Это не мешало, конечно, другим правителям, не понимавшим христианства, по-прежнему соблюдать со всею строгостью старые законы против христиан, а при случае прилагать к ним и собственную свирепость.
Часто случалось, что сила прежних законов, как бы против воли самих исполнителей, лишала все же жизни христианина.
Так, около 183 г. в Риме жил знатный римлянин, сенатор (или по крайней мере сенаторского сословия) и выдающийся христианин Аполлоний. О нем писали (в актах): «Он вел в Риме жизнь, полную подвигов, благочестия и воздержания». Его жизнь, видимо, успела внушить уважение не только христианам, но и язычникам. Человек он был образованный, не лишенный дара слова. На него был сделан донос. Согласно закону его судили. Судил его представитель императора — префект и сенат. Его судьи пытались его спасти. Но он настойчиво и в пространных речах (сохранился отрывок его процесса), которые свидетельствуют об его уме, образовании и благородном характере, защищал свои христианские убеждения. Отвечал он спокойно и просто, стремясь не обострять положения, но вполне ясно и твердо. В ответ на предложение поклясться «гением кесаря» он сказал, что этого сделать не может, что вообще лучше не клясться, ибо «истина сама по себе великая клятва». Но, ввиду того, что ложь породила недоверие к слову, он согласен поклясться истинным Богом, что «мы любим императоров и молимся за них». Но когда из этого хотели сделать вывод, что он согласится принести жертву богам и изображению императора, он решительно и просто отказался и дал пространное объяснение своему отказу, наметив основные черты христианского учения.
Префект Перенний, первый человек в империи и выдающийся государственный деятель, после тщетных попыток переубедить Аполлония сказал: «Я очень хотел бы тебя простить, но это невозможно, ибо есть этот декрет сената (вероятно, какое-либо позднейшее подтверждение рескрипта Траяна. — С. М.), но этот приговор я выношу без ненависти».
Характерно, что саму защитительную речь Аполлония он прерывал двусмысленными замечаниями, вроде: «довольно философствовать, мы полны восхищения, — теперь, Аполлоний, вспомни декрет сената, который не терпит нигде христиан».
После этого он, видимо, с интересом, выслушивает пространную речь, целую апологию Аполлония и даже спрашивает объяснений. Это характерно, как знамение времени — непроницаемые римляне, префект, сенат, первые люди империи стали прислушиваться к христианам, и христианство уже не вызывает в них обычной скуки и презрения. Впрочем, уважение к закону побороло в сенате и в префекте всякие другие чувства: Аполлоний был казнен.
Скоро, лет через десять после смерти Аполлония, около 195 г., латинское христианство приобрело нового красноречивого защитника, видного юриста, Тертуллиана. Его язык, гибкий, язвительный, тонкий ум, его писательский гений не имели на Западе в III в. соперников [217] .
217
Творения Квинта Септимия Флорента Тертуллиана неоднократно издавались в различных переводах на русский язык. См., например, пер. Е. Карнеева (Ч. 1–4. СПб., 1847–1850); пер. Н. Щеглова (Ч. 1–3. Киев, 1910–1915); Избранные сочинения в новых переводах (М., 1994). «Апология» («Апологетика», «Апологетик») также выходила отдельным изданием в нескольких переводах; последний из них (с сокращениями) опубликован в «Богословских трудах», сб. 25. М., 1984. С. 167–219; там же — библиография творений Тертуллиана и литературы о нем.
Старое латинское общество в своем пестром многообразии постепенно принимало христианство. По творениям Тертуллиана предчувствуется уже победа. Но это создавало и своеобразные трудности, мало известные предшествующим поколениям. Государство продолжало оставаться языческим, весь строй жизни общества по-прежнему был проникнут идолопоклонством и языческими традициями.
И если государство и общество снисходительнее терпело в своей среде христиан, то это было для них не только облегчением, но и великим новым соблазном и трудностью. Каково было христианину оставаться сенатором, военным, учителем, торговцем или даже ремесленником, когда каждое учреждение заполнялось идолами, почти каждый государственный акт или даже торговая сделка освящались языческим обрядом, все ремесла или занятия так или иначе соприкасались с языческими культами, не говоря уже о том, что каждому римлянину, не покидавшему общественной жизни, приходилось ежедневно и ежечасно соприкасаться с языческими нравами и соблазнами языческой жизни. Во всех отношениях прав был Аполлоний, когда говорил сенату, что истинному ученику Христову нетрудно умереть за веру, ибо он ежедневно за нее умирает во всей своей жизни. В отношении внутренней борьбы с соблазнами зла, которую Аполлоний имел прежде всего в виду, — это истина вне времени. В эту эпоху ежедневное христианское мученичество имело свое особое значение. Жизнь принуждала на ежедневное будничное исповедничество. Сочинения христианских писателей конца II и начала III в. (особенно Тертуллиана и отчасти Климента Александрийского) довольно ясно обрисовывают трудность положения.
Познакомимся же с этими трудностями и соблазнами на грани III в., ибо через них просвечивает вся христианская жизнь этого времени.
Начнем с трудностей «семейных», посмотрим, как возникала и протекала христианская жизнь в семье, где глава оставался язычником. Ибо часто случалось, что жена или дочь обращались раньше мужа или отца. Эту особую отзывчивость к христианству женщин и детей заметил еще язычник Цельс. Он со злостью высмеивает это обращение женщин и детей, стараясь унизить христианство и выставить его в смешном виде. Но и в этом искаженном образе проникновения христианства в языческие семьи есть несомненно подлинные куски исторической жизни, поэтому к нему стоит обратиться.
Например, в какую-нибудь семью позван ремесленник. И вот «…мы видим, — рассказывает Цельс, — что и в частных домах шерстоделы, портные, ткачи — все эти необразованные и грубые люди… стоит им только остаться в обществе одних только детей и каких-нибудь женщин, одинакового с ними уровня умственного развития, так и начнут тогда разглагольствовать о разных удивительных вещах и доказывать, что не следует слушаться отца (язычника, конечно. — С. М.) и своих учителей, а верить им только одним… что они одни только знают, как нужно жить, и что дети, если последуют за ними, то и сами будут благоденствовать и весь дом окажется счастливым. И если во время этого разглагольствования они заметят, что подходит к ним кто-нибудь из руководителей воспитания и вообще кто-нибудь из ученых людей, или даже сам отец, то более трусливые из них начинают уже робеть, а более дерзкие при этом не упускают случая внушить детям — сбросить с себя ярмо и выйти из повиновения. При этом шепчут им в уши, что в присутствии их отца или их учителей они даже не хотят и не могут научить детей (и женщин) ничему хорошему, так как им вовсе не хочется, ввиду глупости и жестокости этих совершенно испорченных, глубоко погрязших и опустившихся в тину грехов людей, испытывать на себе их преследования и ярость, но что если они желают научиться от них чему-нибудь хорошему, то должны оставить и отца и учителей и в сопровождении женщин и своих сотоварищей отправляться на женскую половину дома, или в портняжную мастерскую, или в шерстобойню и здесь получить совершенное знание» [218] .
218
Ориген. Против Цельса, III, 55.
Наблюдение Цельса, что ремесленные мастерские явились очагами христианства, подтверждается ранним, успешным и прочным распространением христианства именно среди ремесленников Малой Азии.
Имена и судьба святой Феклы, Домициллы, Алки, Габии, Марции, Перпетуи и многих других женщин, рассказ Второй Апологии Иустина и другие сочинения подтверждают, что «женская половина дома», особенно в высших слоях римского общества, прежде всего отзывалась на проповедь христианскую. По этому поводу Цельс едко иронизирует над христианами: «…Все эти рабы, женщины и дети только и могут и желают принять вашу веру» [219] .
219
Ориген. Против Цельса, III, 44.