Очерки Крыма
Шрифт:
Большой прибой очень красив. Берег, обыкновенно покрытый водою, обнажается на значительное расстояние, и вам делается видна вся влажная мозаика береговых скатов.
Прибой у крутого берега бьет одним валом, не образуя параллельных гряд, догоняющих одна другую, как это замечается у мелких берегов. Вал прибоя густой и тяжелый, грязно-бурого цвета, с пенистою гривою на хребте, поднимается иногда выше человеческого роста, и, остановившись у подошвы обнаженного ската, вдруг переламывается по всей бесконечной линии своей и тяжело рухает вниз… Кажется, что он обрывается через какой-нибудь невидимый барьер. Гул, плеск, шипенье оглушают вас; целая скатерть расплющенной воды, кружась и шипя, взбегает вверх по скату берега, обливая песок и голыши на далекое пространство. От белой сплошной пены берег кажется облитым сметаною… Быстро сбегает эта водная скатерть опять вниз, с шумом унос за
Гром и стон падения прибоя и несмолкаемая дробь катящихся голышей еще более увеличивают сходство; а белая пена, дымящаяся и клубящаяся вдоль всего берега, — совершенный дым канонады…
Веселее всего плыть по морю в довольно крупную волну в компании надежных пловцов. Вы несетесь на хребте кого-то живого, упругого и сильного; под вами проносятся и ныряют какие-то влажные чудовища, неуловимые, неудержимые. Ничто не покоряется вашей воле; распущенные, бешеные стаи, очертя голову, перегоняют друг друга, и вы — хотите, не хотите — неситесь с ними.
Вот вздох моря вскинул вас высоко, как на качелях; вы повисли на макушке волны, мгновенно создавшейся, одно мгновение существующей и в одно мгновение исчезающей. Под вами и пред вами недра моря распахнулись глубокою черною лощиною. С приятным замиранием сердца вы стремглав падаете в нее легко и неслышно, будто скатились с английской горки; не успели очнуться внизу, уже вас опять взнесло на гребень дрожащего, прозрачного холма, и оттуда открылась опять ожидающая вас внизу разинутая пасть моря, и вы опять скользите вниз, опять на горе, опять в лощине, пока не прибьет вас к каменистому берегу.
Тут нет никакой опасности; она воображается только людям, не пробовавшим плавать в волну. Вас не заливает, не обдает, если вы хоть немного искусный пловец. Вы только послушно следите за всеми изгибами морской поверхности, оставаясь постоянно выше ее, внизу ли вы, вверху ли, — все равно. Одно только скверно в таком купании: голова кружится, как от корабельной качки.
Х. Поход на Кастель
Утренняя прогулка. — Стены и циклопические постройки Кастели. — Легенда о царице Феодоре. — Вид с Кастели. — Кратер. — Цикада. — Афонский пустынник. — Камыш-бурун.
Славно вставать рано. Только четыре часа; солнце, хотя над морем, но еще без огня. Даже деревья еще спят. Всюду тени, всюду роса; что уже живет, то еще живет в полусне, не владея еще собою.
Оттого такая поразительная тишина. Коровы у дойника молча оглядываются, ожидая доенья, и не мычат. Птицы еще не поют, да тут нет и птиц. Мы идем, нагруженные сумками, вооруженные палками, холодною лесною тропинкою, через горы, к горе Кастели.
Никому не говорится, но всем хорошо в этой зеленой, безмолвной степи. Изредка испуганно переползет дорогу и спрячется в лесу проворная змейка, с хорошенькою и злою головкою, вся в сером кружеве. Есть женщины, такие же красивые, такие же опасные. Кастель стоит так близко, когда смотришь на нее из окна. А гора за горою перелезается, одна выше другой, а она все еще далека и высока по-прежнему. Когда начинается подъем на нее, море видно хорошо и широко. Дорожка каменистая, усеянная обломками, вся в лесу. Тут кругом, впрочем, лес, куда ни пойди; сама Кастель в лесу с пяты до макшуки. Этим она отличается от старейших великанов, своих соседей, Бабугана, Чатыр-дага, Демерджи, на которых пояс лесов кончается ниже макушки. Дорожка скоро кончается. Теперь надо ползти вверх; камни скользят и обрываются; если бы не деревья, — не влезть бы. Но зато деревья держат больше, чем бы нужно. Тут есть прекрасный куст держи-дерево, с длинными колючками, которые не любят выпускать того, что в них раз попало. Сам куст очень красив; я уже говорил, что им обросли все скалы морских берегов,
На горе к ним присоединяется колючий шиповник, колючий терновник и колючий боярышник.
Если еще прибавить, что три четверти растений, растущих на глинистых камнях, тоже колючки, то нельзя будет не сознаться, что семья горных колючек достаточно для того, чтобы сделать горный путь любопытному туристу буквально тернистым.
На полугоре змеи уже не попадаются, зато бесконечное множество самых маленьких ящериц; особенно красива медяница, зеленая как ярь и золотистая как бронза.
Удивленные шумом шагов, они выбегают из-под камней и с быстротою полета спасаются под другие камни. Трава долго остается погорелою и желтою, несмотря на подъем; от этого еще пуще скользит нога; деревья становятся крупнее и разнообразнее, по мере движения вверх, видно, здесь их не так легко достает татарский топор. Впрочем, и их рубят сильно.
Часто встречаешь ровненькие дубки, без веток, скаченные сверху, и видишь на глинистой почве борозды, ими оставленные. Эти постоянные скатывания бревен также немало сглаживают неровности склонов и затрудняют путь.
Лезть на Кастель долго и очень трудно. В первой половине своей она едва не отвесна; отдыхать надо часто. Сумки с бутылками и провизией немало обременяли нас. Немного выше половины горы, там, где склон из очень крутого делается покатым, лежат широким и длинным поясом развалины стены, окружавшей когда-то гору Кастель.
Камень небольшой, очевидно наломанный, очень крепкий и звонкий, трахитовой породы. Он был кладен насухо, и потому, может быть, стена рухнула до основания.
Повыше встречается другая стена, совершенно такая же и в совершенно таком же состоянии. Кастель была защищена двойным кольцом укреплений.
Вершина Кастели плоская, зеленая равнина, вся в цветах и в древних тенистых деревьях. Ясени особенно красивы и многочисленны. Они до самой макушки, и до последнего сучка, в длинном, мохнатом и седом лишае. Этот лишай висит, как шерсть животного и придает деревьям старческий и таинственный вид. Он овладел здесь всеми деревьями, но ясенем в особенности. Вероятно, утреннее пребывание облаков на темени горы и вообще постоянная сырость лесистой вершины, в соединении с палящим жаром дня, вызывают в таких размерах развитие паразитов. Очень старые ясени, очевидно, прожившие многие столетия, большею частью пусты внутри и даже несколько распахнуты, так что их сухой футляр виден и изнутри, и снаружи, — можете влезть в него, если хотите. Вот это, что называется, остались кости да кожа… Травы и цветы наверху совершенно наши, русские. Я это заметил с особенным удовольствием. Но деревьев много местных, — кизил, мушмула и другие. Поляны, лужайки и тенистые природные беседки — самые завлекательные, особенно после глины и жару. Но почти на всяком шагу натыкаешься на груды камней.
Эти камни — следы давних жилищ, неизвестно кем строенных и неизвестно когда покинутых. Они лежат обыкновенно между купами деревьев круглою кучею, в круглой яме. Следов известки и других строительных материалов решительно нет; мы копались немного в камнях, разбрасывая их до порядочной глубины, но не находили ничего, Кроме черепков весьма крепкой каменной посуды, да и те попадались редко. Иные развалины ясно показывали, что жилище состояло из нескольких отделений, но все-таки круглая форма была господствующею. На самой середине верхней площадки Кастели, также между деревьями, мы нашли развалины, значительно отличающиеся от всех других.
Следы известковой кладки были сразу заметны; правильно тесаные плиты прекрасного красноватого камня во множестве встречались в кучах; остатки посуды были многочисленнее, чем в других местах; сами развалины составляли порядочный холм, раз в пять обширнее и выше всех остальных; хорошо еще заметно разделение постройки на отделения, которых не менее пяти. Это единственный остаток, сколько-нибудь напоминающий о жилище цивилизованного человека; остальные скорее похожи на следы каменных шалашей первобытных обитателей Европы, чем на развалины византийского жилища. Может быть, развалины, о которых я сказал, были прежде тем саамы монастырем св. Прокла, который многие предполагали на самой вершине Кастели, а Кеппен относит к одному из склонов Кастели, где и теперь место носит татарское название: «Ай-Брокуль». Про этот монастырь существуют весьма подробные легенды, живущие, говорят, и доселе в памяти народа. Они связаны преимущественно с именем царицы или княгини сугдайской Феодоры, которая почитается в народе как бы святою, и которой жизнь, как уверяет один из местных исследователей старины, описана в некоторых греческих летописях.