Очерки по психологии бессознательного (сборник)

Юнг Карл Густав

Строго говоря, все это действительно относится к анализу на объективном уровне. Но мы не должны забывать, что пришли к этому знанию лишь благодаря применению анализа на субъективном уровне, который тем самым демонстрирует себя в качестве важного эвристического [72] принципа. Можно было бы практически удовлетвориться достигнутым результатом, но мы должны здесь еще удовлетворить теоретические требования, так как не использованы и не оценены еще все ассоциации и еще недостаточно выяснено значение выбора символа.

72

Эвристический – имеющий ценность для процесса открытия.

Обратимся теперь к замечанию пациентки о том, что краб лежал, спрятавшись под водой, и что сначала она его не видела. Раньше она не замечала этих только что

разъясненных бессознательных отношений, они были скрыты под водой. Река есть то самое препятствие, которое не позволяет ей перебраться на другую сторону. Ей мешали именно эти бессознательные отношения, которые привязывали ее к подруге. Бессознательное было этим препятствием. Вода, таким образом, означает бессознательное или, лучше сказать, состояние бессознательности, сокрытости, краб также есть бессознательное, однако он представляет собой скрытое в глубинах бессознательного динамическое содержание.

VII. Архетипы коллективного бессознательного

Теперь перед нами встала задача рассмотрения на субъективном уровне тех отношений, которые сначала были осмыслены на уровне объекта. Для этой цели нам необходимо отделить их от объекта и понять в качестве символических изображений субъективных комплексов пациентки. Если мы пытаемся фигуру госпожи X истолковать на субъективном уровне, то мы должны рассматривать ее в качестве персонификации некоторой парциальной души или, скорее, определенного аспекта самой сновидицы. Госпожа X становится образом того, кем пациентка хотела бы и все же боится быть. Она воплощает, так сказать, фрагмент картины будущего характера пациентки. Обворожительный художник не может быть легко возведен на субъективный уровень, поскольку бессознательная художественная способность, дремлющая в пациентке, уже достаточно представлена госпожой X. Было бы, однако, правильным сказать, что образ художника представляет то мужское начало в пациентке, которое не реализовано сознательно и поэтому пребывает в бессознательном [73] . Это справедливо в том смысле, что пациентка фактически заблуждается на свой счет в данном отношении. В своих собственных глазах она кажется исключительно нежной, чувствительной и женственной и уж никак не мужеподобной. Поэтому, когда я впервые обратил ее внимание на ее мужские черты, она была неприятно удивлена. Элемент странности, захватывающей очарованности никак не вписывается в ее мужские черты. В них он, по-видимому, полностью отсутствует. И все же он должен где-то скрываться, так как она продуцировала это чувство из самой себя.

73

Я назвал это мужское начало в женщине анимус, а соответствующее женское начало в мужчине обозначил как анима. См. ниже § 296–340. См. также: Yung Emma. Ein Beitrag in Problem das Animus // Wirklichkeit der Seele. 1947. S. 296 ff.

В тех случаях, когда такой элемент не обнаруживается у самого сновидца, тогда он, как говорит опыт, всегда оказывается спроецированным. Но на кого? Направлен ли он все еще на художника? Он давно уже исчез из поля зрения пациентки и, надо полагать, не мог забрать с собой эту проекцию, так как она закреплена в бессознательном пациентки, а кроме того, несмотря на то что он произвел на нее завораживающее впечатление, у нее не было с этим мужчиной никаких личных отношений. Для нее он был еще одним образом фантазии. Нет, проекция такого рода всегда актуальна, т. е. где-нибудь должен находиться некто, на кого спроецировано это содержание, в противном случае она ощутимо осознавала бы его в себе.

Здесь мы снова возвращаемся к объективному уровню, так как иначе нельзя обнаружить эту проекцию. Помимо меня, пациентка не знакома ни с кем из мужчин, кто так или иначе значил бы для нее нечто особенное, я же как доктор значу многое. Можно, таким образом, предположить, что она спроецировала это содержание на меня, но я тем не менее ничего подобного не замечал. Однако эти тонкие, едва различимые содержания никогда не выступают на поверхности, они дают о себе знать вне стен консультационного кабинета. Поэтому я осторожно спросил ее: «Скажите, каким вы представляете меня тогда, когда находитесь за пределами моего кабинета? Остаюсь ли я в таких случаях прежним?» Она ответила: «Когда я у вас, вы вполне доброжелательны и приятны в общении; но когда я одна или когда долго вас не вижу, то часто ваш образ удивительно меняется. Иногда вы кажетесь мне весьма идеализированным, а потом опять-таки другим». Здесь она запнулась; я помог ей: «А в каком смысле другим?» Тогда она сказала: «Иногда очень опасным, зловещим, как злой колдун или демон. Я не знаю, как подобное приходит мне в голову. Вы же нисколечко не такой».

Таким образом, это содержание было зафиксировано на мне как часть переноса и поэтому отсутствовало в ее

психическом инвентаре. Здесь мы узнаем еще один существенный факт: я был контаминирован (идентифицирован) с художником; так что в своей бессознательной фантазии она, естественно, играет роль госпожи X. Мне было совсем нетрудно, привлекая ранее выявленный материал (сексуальные фантазии), доказать ей это. Но тогда я и сам оказывался препятствием, «крабом», мешающим ей перебраться на другую сторону. Если бы мы в данном конкретном случае ограничились объективным уровнем, то положение могло стать весьма затруднительным. Какой прок был бы от моего заявления: «Но ведь я же отнюдь не тот самый художник, во мне нет ничего жуткого, я не злой колдун и т. д.»? Это никак не впечатлило бы пациентку, поскольку она знает это не хуже меня. Проекция по-прежнему остается, и я действительно являюсь препятствием для ее дальнейшего прогресса.

Именно на этом месте в ряде случаев лечение затормаживалось. Нет никакой возможности выбраться из тисков бессознательного, за исключением того варианта, когда сам доктор переводит себя на субъективный уровень, т. е. осознает себя в качестве того или иного образа. Но образа чего? И здесь заключается самая большая трудность. «Ну, хорошо, – скажет доктор, – образом чего-то в бессознательном пациентки». На это она может ответить: «Как! Оказывается, что я мужчина, да еще к тому же зловещий, очаровывающий, злой колдун или демон? Да ни за что на свете я с этим не соглашусь, это полная чушь! Я скорее поверю, что это вы такой». И она права: нелепо стремиться перенести что-либо подобное на нее. Она ведь не может позволить превратить себя в демона, так же как не может допустить этого и доктор. Ее взгляд искрится, на лице появляется злое выражение – вспышка неизвестного сопротивления, никогда ранее не проявлявшегося. Я внезапно сталкиваюсь с опасностью мучительного недопонимания. Что это такое? Разочарованная любовь? Чувствует ли она себя обиженной, униженной? В ее взгляде таится нечто хищное, нечто действительно демоническое. Значит, она все же демон? Или я сам хищник, демон, а передо мной сидит исполненная ужаса жертва, с животным отчаянием пытающаяся защититься от моих злых чар? Но это же все полная бессмыслица, фантастический обман. К чему же я прикоснулся? Какая новая струна зазвучала? И все же это лишь некоторый преходящий момент. Выражение лица пациентки снова становится спокойным, и как бы с облегчением она говорит: «Удивительно, сейчас у меня было такое чувство, что вы затронули нечто, что я в отношениях с моей подругой никогда не могла преодолеть. Это ужасное чувство, что-то нечеловеческое, злое, жестокое. Я просто не могу описать, какое это жуткое чувство. Оно заставляет меня в такие моменты ненавидеть и презирать мою подругу, хотя я изо всех сил противлюсь этому».

Последнее замечание бросает на случившееся проясняющий свет: я занял место подруги. Подруга преодолена. Лед вытеснения сломлен, и пациентка, сама не зная того, вступила в новую фазу своей жизни. Я знаю теперь, что все то болезненное и злое, что заключалось в ее отношении к подруге, теперь будет перенесено на меня, а также, разумеется, и доброе, хотя и в яростном столкновении с тем таинственным неизвестным Х, которым пациентка никогда не могла овладеть. Началась новая фаза переноса, которая, однако, пожалуй, еще не позволяет ясно разглядеть, в чем же состоит это неизвестное Х, которое спроецировано на меня.

Ясно одно: если пациентка «зацикливается» на этой форме переноса, то самое трудное недопонимание еще впереди, ибо теперь ей придется обращаться со мной так, как она обращалась со своей подругой, т. е. неизвестное Х будет постоянно витать где-то в воздухе и порождать недопонимание. И это неизбежно приведет к тому, что она увидит демона во мне, так как она не может допустить, что демон – она сама. В этом варианте возникают все неразрешимые конфликты. А неразрешимый конфликт означает остановку жизни.

Или другая возможность: пациентка может использовать свой старый защитный механизм против этой новой трудности и просто игнорировать это неясное место, т. е. она снова вытесняет, вместо того чтобы сознательно удерживать то, что, собственно, и есть необходимое и самоочевидное требование всего метода. Здесь мы ничего не выиграли; напротив, теперь неизвестное Х угрожает со стороны бессознательного, а это еще более неприятно.

Всегда, когда всплывает такое неприемлемое содержание, мы должны отдавать себе точный отчет в том, является ли оно вообще личностным качеством или не является. «Колдун» и «демон» могут хорошо представлять качества, сами имена которых обозначены так, что сразу можно заметить: это не личностные, не человеческие качества, а мифологические. «Колдун» и «демон» – это мифологические фигуры, выражающие то неизвестное, «нечеловеческое» чувство, которое довлело над пациенткой. Это атрибуты, ни в каком смысле не применимые к человеческой личности, хотя они, как правило, в виде интуитивных и не подвергнутых более основательной проверке суждений постоянно проецируются на окружающих, нанося значительный ущерб человеческим отношениям.