Очерки Русской Смуты (Том 2)
Шрифт:
советом, деньгами, одеждой, фальшивыми пропусками на большевистских бланках, железнодорожными билетами и удостоверениями о принадлежности к одному из казачьих войск или самоопределяющихся окраин.
Еще 25-го видели характерную фигуру генерала Алексеева на улицах города уже объятого восстанием. Видели, как он резко спорил с удивленным и несколько опешившим от неожиданности начальником караула, поставленного большевиками у Мариинского дворца, с целью не допускать заседания "Совета республики". Видели его спокойно проходившего от Исакия к Дворцовой площади сквозь цепи "войск революционного комитета" и с негодованием обрушившегося на какого-то руководителя дворцовой обороны за то, что воззвания приглашают офицерство
Приближенные генерала крайне беспокоились за его судьбу, при резком с его стороны противодействии, принимали некоторые меры к его безопасности и настоятельно советовали ему выехать из Петрограда.
В ближайший день вечером в конспиративную квартиру, в которую перевезли генерала Алексеева с Галерной, прибыль Б. Савинков в сопровождении какого-то другого лица и с холодным деланным пафосом, скрестив руки на груди, обратился к генералу:
– И так, генерал, я вас призываю исполнить свой долг перед Родиной. Вы должны сейчас же со мной ехать к донским казакам, властно приказать им седлать коней, стать во главе их и идти на выручку Временному правительству. Этого требует от вас Родина.
Присутствовавший при разговоре ротмистр Шапрон стал горячо доказывать, что это - бессмысленная и непонятная авантюра. Сегодня еще он беседовал с казачьим советом, который заявил, что надежд на 1, 4, 14 донские полки, бывшие в составе петроградского гарнизона, нет никаких. Казаки сплошь охвачены большевизмом или желанием "нейтралитета", и появление генерала, не пользующегося к тому же особенным их расположением, приведет только к выдаче его большевикам. Шапрон указал, что если кому-нибудь можно повлиять на казаков, то вероятно скорее всего "выборному казаку" Савинкову.
– Где же ваши большие силы, организация и средства, о которых так много было всюду разговоров?
– закончить он, обращаясь к Савинкову.
Генерал Алексеев отклонил предложение Савинкова, как совершенно безнадежное.
Опять патетическая фраза Савинкова:
– Если русский генерал не исполняет своего долга, то я, штатский человек, исполню за него.
И в эту же ночь он уехал. Но не к полкам, а в Гатчину к Керенскому.
Эпизоды вооруженной борьбы под Петроградом описаны подробно и красочно многими участниками.*104 Я не могу внести в них ничего нового. Остановлюсь лишь на общей картине, чрезвычайно характерной, как эпилог первого восьмимесячного периода революции, в котором, как в фокусе, отразилась вся внутренняя ложь революционной традиции, приведшей к нелепейшим противоречиям в области политического мышления верхов, к окончательному затмению сознания массы, к вырождению революции.
Гатчино - единственный центр активной борьбы: Петроград агонизирует, Ставка бессильна, Псков (штаб Черемисова) сталь явно на сторону большевиков: генерал Черемисов, предавая и своего благодетеля Керенского, и Временное правительство, еще 25-го приказал приостановить все перевозки войск к Петрограду, склоняя к этому и главнокомандующего Западным фронтом.
В Гатчине собрались все.
Керенский - сохраняющий внешние признаки военной власти, но уже оставленный всеми, по существу - не то узник, не то заложник, отдавший себя на милость "царского генерала" Краснова, которого он "поздравляет" с назначением командующим армией... армией в 700 сабель и 12 орудий!..*105 Савинков, который два месяца тому назад с таким пылом осуждал "мятеж" генерала Корнилова, теперь возбуждающий офицеров гатчинского гарнизона против Керенского и предлагающий Краснову свергнуть Керенского и самому стать во главе движения...
В поисках "диктатора", создаваемого его руками, он отбрасывал уже всякие условные требования "демократических покровов" и от идеи власти, и от носителя ее.
Циммервальдовец
Верховный комиссар Станкевич, приемлющий и пораженчество и оборончество, но прежде всего мир - внутренний и внешний и ищущий "органического соглашения с большевиками ценою максимальных уступок".
Представители "Викжеля", который держал вначале "нейтралитет", т. е. не пропускал правительственных войск, потом выставил ультимативное требование примирения сторон.
Господа Гоц, Войтинский, Кузьмин и т. д.
И среди этого цвета революционной демократии - монархическая фигура генерала Краснова, который всеми своими чувствами и побуждениями глубоко чужд и враждебен всему политическому комплоту, окружающему его и ожидающему от его военных действий спасения - своего положения, интересов своих партий, демократического принципа, "завоеваний революций" и т. д.
Поистине трагическое положение. Здесь - обломки Временного правительства; в Петрограде - "комитет спасения", не признающий власти правительства. Здесь на военном совете обсуждают даже возможность вхождения большевиков в состав правительства... Какие же политические цели преследует предстоящая борьба в практическом, прикладном их значении? Свержение Ленина и Троцкого и восстановление Керенского, Авксентьева*106, Чернова?*107 Особенно мучительно переживало это трагическое недоумение офицерство отряда; оно с ненавистью относилось к "керенщине" и, если в сознательном или безотчетном понимании необходимости борьбы против большевиков, стремилось все же на Петроград, то не умело передать солдатам порыва, воодушевления, ни даже просто вразумительной цели движения. За Родину и спасение государственности? Это было слишком абстрактно, недоступно солдатскому пониманию. За Временное правительство и Керенского? Это вызывало злобное чувство, крики "Долой!" и требование выдать Керенского большевикам. Столь же мало, конечно, было желание идти и "за Ленина".
Впрочем никаким влиянием офицерство не пользовалось уже давно; в казачьих частях к нему также относились с острым недоверием, тем более, что казаков сильно смущали их одиночество и мысль, что они идут "против народа".
Офицерский корпус в эти дни вступал в новую, наиболее тяжелую и критическую фазу своего существования: на той стороне, как говорил Бронштейн (Троцкий), было также "большое число офицеров, которые не разделяли наших (большевистских)
политических, взглядов, но, связанные со своими частями ("loyalement attasches"), сопутствовали своим солдатам на поле боя и управляли военными действиями против казаков Краснова".*108 В результате этого общего великого "недоумения" шли небольшие стычки, в которых сбитый с толку "вооруженный народ" в лице солдат, казаков, матросов, красногвардейцев, то постреливал друг в друга, то бросал оружие и уходил, то целыми часами митинговал - совместно оба лагеря. Вчерашние враги, сегодняшние друзья спорили до одури, воспламенялись истеричными криками какого-нибудь случайного оратора и расходились с еще более затемненным разумом, унося глухую злобу одинаково - против правительства и командиров, Ленина и большевиков. И у всех было одно неизменное и неизбывное желание окончить как можно скорее кровопролитие.
Окончилось все 1 ноября бегством Керенского*109 и заключением перемирия между генералом Красновым и матросом Дыбенко. Судьба жестоко мстила теперь творцам истории о "корниловском мятеже", повторяя в обратном, уродливом преломлении все важнейшие этапы его. Все те элементы, на которых опиралась правительственная власть в борьбе против Корнилова, теперь отвернулись от нее: вожди революционной демократии уже делили ее ризы; советы отрекались от правительства; армейские комитеты один за другим составляли постановления с нейтралитете; "Викжель"