Очерки японской литературы

Конрад Николай Иосифович

Затем Цураюки в чрезвычайно патетических выраже­ниях говорит о том эффекте, который этот сборник должен произвести в его время: жалоб на то, что родник поэзии Ямато обмелел так, как воды реки Асака, реки «мелкой», уже не слышится больше; наоборот,— все будут торжествовать, видя, как «камешек малый» японской поэзии стал целой «огромной скалою» — «Кокинсю».

Восторг охватывает и самого редактора. Он гордится тем, что ему выпало на долю жить именно в ту эпоху, ког­да появился этот сборник: гордится тем, что ему, несмотря на всю его недостойпость, пришлось потрудиться над его составлением.

Такова первая часть заключительного раздела. Вторая трактует уже общую тему.

О чем свидетельствует «Кокпи- сю»? О том, что «хоть нет Хитомаро, но песня осталась»! С «Манъёсю» не закончилась история японской поэзии, она продолжается. И само появление «Кокинсю» — лучшая гарантия того, что песня будет жить и впредь. Так высоко расценивает редактор своп сборник.

Последняя, заключительная часть пятого раздела пред­видит уже и роль антологии в грядущем. Ей, по-видимому, суждено стать каноном японской песни; именно по ней бу­дущие поколения станут изучать японскую национальную поэзию; по ней постигнут и самую суть поэтического твор­чества. Но не только изучать и постигать: развернув «Ко­кинсю», будущий читатель невольно обратится с благо­дарной мыслью к древности, давшей «древние песни» ан­тологии, и с любовью будет читать «новые песни» этого сборника «древних и новых песен Ямато».

Сасаки совершенно правильно замечает, что Цураюкн при всей скромности, с которой он говорит о себе в послед­ней части своего «Предисловия», кстати сказать — весьма условной, тем не менее в действительности преисполнен необычайной гордости и самоуверенности. В глубине души Цураюкн, несомненно, считает, что то, что сделал он,— со­вершенно небывалое явление в Японии. Из традиционного пиетета он говорит почтительным тоном о «Манъёсю», но уверен, что он дал нечто гораздо более значительное.

Эта уверенность сквозит во многих местах его «Преди­словия» и особенно чувствуется в заключительном разделе, где он так высоко расценивает свой труд. Но и независимо от этого Сасаки находит, что вообще весь замысел настоя­щей антологии явно свидетельствует о стремлении затмить все предыдущее и дать художественный канон для япон­ской песни в целом.

В доказательство этой своей мысли Сасаки указывает на следующие факты.

Прежде всего крайне знаменательно то, что все издание впервые в истории японской литературы связано с именем императора: «Кокинсю» составлено по высочайшему указу. Это свидетельствует о том, что этому делу придавали в те времена необычайно серьезное значение.

Затем довольно необычен для традиций того времени факт поручения такой ответственной работы низким по чину и не особенно знатным по происхождению людям: в этом, вероятно, нужно усматривать желание отдать все дело в руки действительных знатоков поэзии.

Очень знаменательно и то стремление к упорядочению материала, которое сказалось в особой группировке стихо­творений по отделам: редакторы, очевидно, стремились взамен традиционного порядка — по чинам и званиям, ввести новую классификацию поэзии, заимствуя критерий для этой классификации не со стороны, но из самой поэ­зии. Таким образом, они создали последовательную тема­тическую классификацию.

Необходимо отметить также и то, что при выборе руко­водствовались, по-видимому, только соображениями худо­жественной ценности, а не этикетными условностями, предписывающими считать всякое стихотворение импера­тора замечательным: «в Кокинсю» помещены стихотворе­ния всяких авторов — и низких по званию, и высоких.

Наконец, само написание специального «Предисловия» окончательно подтверждает наличность желания дать не­что совершенно исключительное: «Предисловие» это в пер­вый раз для Японии дает теорию и историю японской поэ­зии.

С этими мыслями профессора Сасаки не согласиться трудно: его мнение подтверждается не только действитель­ной художественной высотой стихотворений «Кокинсю», но и всей последующей историей японской поэзии этого жан­ра. «Кокинсю», несомненно, стало каноном: все последую­щие императорские антологии так или иначе подражали ей. И в то же время никогда ни одна из антологий не дала таких действительно полноценных по художественной зна­чительности и стилистическому искусству стихотворений, как это «собрание древних и новых песен Ямато». Цураюки не без основания высоко ценит свой труд. «Кокинсю» бессмертно в японской литературе: ею живет вся последу­ющая японская поэзия. А с «Кокинсю» бессмертен и Цураюки, этот великолепный поэт Хэйана и проникновенный знаток «песен Ямато».

1924

Примечания

Настоящий очерк написан по тому же плану и с теми же Комментаторскими заданиями, что и статья о «Предисловии)) Ясу- маро, только с несколько более развитыми историческими справ­ками.

 [1]«Предисловие» Цураюки помещено в «Кокин-вака-сю», или, сокращенно, «Кокинсю» — первой из японских официальных изда­ваемых по императорскому повелению поэтических антологий (так называемая «тёкусэнсю»). Составлена по инициативе импера­тора Дайго (898—930) особым комитетом из поэтов и критиков, с знаменитым Кп-но Цураюки, как главным редактором, во главе. Сначала эта антология именовалась «Сёку-Манъёсю» — «Продол­жение Манъёсю», знаменитой антологии начала УШ в., затем в 905 г. она была переименована в «Кокип-вака-сю».

 [2]Во Цзюй-и.

 [3] Канэко Г эн си и. Кокипвакасато тюсяку. Токио, 1907.

 [4] Схемы «Шицзина».

 [5] Сасаки Нобуцуна. Вакаси-но кэнкю. Токио, 1915.

 [6] Строго говоря — соединение двух «ката-ута».

2. В этом очерке читатель впервые сталкивается в этой книге с японской танка и ее русским переводом. Ввиду этого необходи­мы некоторые объяснения. Проблема перевода танка на русский язык служит в последние годы предметом оживленного обсужде­ния как в среде ленинградских японоведов, так и в среде москов­ских. (Ср.: Олег В. Плетне р. К вопросу о переводе танка.— «Восточный сборник». Москва, 1924.). К окончательному решению прийти еще не удалось из-за большой сложности самой проблемы и необходимости произвести предварительно ряд вспомогательных исследований. Для того чтобы удовлетворительно разрешить во­прос, необходимо прежде всего выяснить точно метрику, ритмику и мелодику танка, с одной стороны, и композицию ее — с другой. Если вопросы метрики и композиции еще более или менее ясны, то ритмическая и особенно мелодическая, сторона танка почти совершенно не раскрыта. Помимо этого, до сих пор не разрешена проблема эстетической значимости формы и жанра танка, без чего недостаточно будет обоснован всякий тип перевода, как бы он хорошо ни звучал. Все это — вопросы будущего, мы надеемся — недалекого; пока же приходится прибегать к такой форме пере­вода, которая может быть хоть частично оправдана существом дела.

Все танка, приведенные здесь, переведены с учетом трех эле­ментов формы танка: метрики, ритмики и композиции. В связи с этим всюду соблюден счет слогов 5—7—5—7—7; всюду взят хорей, всюду введено более или менее устойчивое ритмико-композицион­ное членение. Однако если размер 5—7—5—7—7 при известных условиях является бесспорным, то в тех же условиях хорей еще не совсем очевиден. Принятие хорея в данном случае основыва­лось отчасти на исследованиях Эдварса ', главным же образом на учете реально слышимого при произнесении 5 и 7 слоговых япон­ских стихов. Что же касается ритмико-композиционного членения, то оно удержано постольку, поскольку сам материал танка давал для этого ясные указания и поскольку хватало умения у перевод­чика.