Очевидец Нюрнберга. 1945-1946. Воспоминания переводчика американского обвинения

Зонненфельдт Рихард

Вплоть до 1933 года я ни разу не посещал еврейских религиозных служб или обрядов в нашем доме. Я знал, что я еврей, главным образом потому, что, как заметил, был обрезан, а другие немецкие мальчики нет. В день бойкота в 1933 году родители позвали все остальные еврейские гарделегенские семьи, в том числе нескольких из тех, кого они сторонились много лет. Гарделегенские евреи никогда не были сплоченной группой, но в тот день они вместе переживали свою беду.

1 апреля 1933 года стало поворотным пунктом моей жизни. До того дня я был немцем, сыном врача, самым умным в нашем классе, вожаком остальных ребят. Вдруг меня стали чернить как представителя якобы отвратительного народа, которому приписывали жуткие преступления против Германии. Наше правительство опорочило моих родных как врагов

родины.

Однако, как ни трудно в это поверить, и тогда, и по крайней мере еще два года мы верили, что нацисты во власти лишь временно и что президент Гинденбург не даст Гитлеру зайти слишком далеко. Я так и слышу, как взрослые, евреи и неевреи (те, кто еще с нами общался), говорят, что Гинденбург всего лишь дает Гитлеру волю, чтобы он сам себя погубил. Однако не было никого достаточно сильного, чтобы устранить Гитлера.

Мой мир постепенно начал меняться. В 1933 году я перешел в гимназию (старшие классы), и к тому времени относится мое последнее приятное воспоминание. Нас отвезли на зачет по плаванию, и я был единственным из мальчишек моего возраста, кто прыгнул вниз головой с вышки. Все горячо мне аплодировали, пока не поняли, что это я, еврей. Вскоре после этого я уже сидел в классе в одиночестве, все сторонились меня на переменах и каникулах. Я возненавидел школу.

Нацистский барабан впервые грянул с созданием гитлерюгенда. Уже приученные и дома, и в школе повиноваться и делать, что приказано, многие мои одноклассники вступили в организацию из чувства товарищества или ради ножа с выгравированной свастикой и новой униформы. Мальчики ездили на полигоны тренироваться в стрельбе, спорте, борьбе. Девочки вступали в Союз немецких девушек и тоже маршировали по городу, пели патриотические песни, шагая в лагерь или на игры.

Членам гитлерюгенда было запрещено играть и общаться с евреями. Через много лет мама вспоминала, как Хельмут, которому тогда было всего лишь семь, стоял за занавеской у окна, расстроенный, что не может вместе с ребятами из гитлерюгенда петь и маршировать по улице под бодрую музыку, позабыв про яд антисемитизма, который фанатичные наставники вкладывали в юные умы. Я до сих пор помню одну песню, «Und wenn das Judenblut vom Messer spritzt» («И когда еврейская кровь брызнет из-под моего ножа»), которую пели под бравурный марш. И все-таки пока это были только слова.

В 1934 году президент Гинденбург скоропостижно умер. Гитлер устроил ему государственные похороны с эпическим размахом и после этого выкинул конституцию за ненадобностью. Он упразднил пост президента и назначил себя верховным вождем Германии. Все государственные служащие – военные, гражданские, полицейские, учителя и судьи – были обязаны принести клятву верности не конституции, не своей родине, а Гитлеру, фюреру. Глава нацистской юстиции заявил: «Раньше мы спрашивали: что есть закон? Теперь мы спрашиваем, только чего хочет фюрер». Так Гитлер стал государством. И немцы перенесли свое привычное благоговение и верность с Германии лично на Гитлера.

Хотя никто Гитлеру не угрожал, он нуждался в тех, кто необходим каждому диктатору, – во врагах. Он начал оскорблять Англию, Францию, Польшу и Чехословакию, хотя самые яростные выпады приберегал для Советского Союза. Он искал врагов и в самой Германии. Уничтожив политическую оппозицию, Гитлер теперь принялся за евреев – внутренних врагов. Гнусная ненависть, зависть и обман, кое-как состряпанные искажения истории и злоба непризнанного художника: все, что он наговорил в «Моей борьбе», теперь стало воплощаться в жизнь, хотя и постепенно.

Между тем с 1933 по 1935 год поддержка Гитлера в народе росла. Он добился для немецкой экономики того, чего Рузвельт добился для Америки: вытащил страну из краха. Доходы повышались, безработица сокращалась, так как бюджетные расходы создавали рабочие места.

Ни протестантские, ни католические священники не вмешивались и не озвучивали никаких нравственных сомнений. Газеты были в руках нацистов. Государственное радиовещание стало рупором геббельсовской пропаганды, а за слушание иностранных радиостанций наказывали. Книги, которые не укладывались в нацистскую доктрину, сжигали. Преступлением считалось даже сомневаться в поступках Гитлера, не говоря уже о том, чтобы критиковать происходящее или каким-то образом сопротивляться.

Гитлер шел вперед постепенно, и евреи вместе с остальными постоянно обманывали себя, думая, что каждый шаг Гитлера – последний и что они как-нибудь его переживут. Но преследование евреев приобрело опасный характер в 1935 году после принятия так называемых Нюрнбергских расовых законов. Это вопиющее нарушение прав человека целиком отдало всех немецких евреев в руки нацистов, лишив возможности заниматься профессиями, которые могли дать им возможность заработать.

В марте 1936 года Гитлер произвел впечатление на немцев, проигнорировав собственных военных советников, когда снова ввел немецкую армию в Рейнскую зону. Это была богатая промышленная область Германии на границе с Францией, Бельгией, Нидерландами и Люксембургом. Версальский договор предписывал, что это должна быть демилитаризованная зона. Германия еще не успела перевооружиться, но мощные Франция и Англия, хорошо вооруженные Чехословакия, Польша и сильный Советский Союз непостижимым образом позволили Гитлеру ввести войска в Рейнскую зону без серьезных возражений. Исконные враги Германии своим бездействием способствовали Гитлеру. Успех сделал его настоящим национальным героем. Позволив Германии нарушить договор, навязанный ей победителями в Первой мировой войне, они дали немцам возможность вернуть себе достоинство. Людям показалось, будто Зигфрид, герой немецких легенд, восстал из могилы! Многие немцы начали петь песни о Рейне, Лорелее и Нибелунгах. Флаги взвились над Германией. Мои родные, хотя и стали изгоями благодаря нацистам, все еще чувствовали себя немцами, и мы радовались вместе с остальными гарделегенцами. Да, мы по-прежнему считали себя немцами!

Когда немецкое государство полностью оказалось во власти Гитлера, он водворился не только на Рейне, но и в душах немцев. Мы должны были тогда понять, что уже не осталось никого, кто устранил бы Гитлера. Ни в его легионах фанатичных коричнево– и чернорубашечников, ни в армии, чьи страхи по поводу ремилитаризации Рейна были проигнорированы, но которая теперь перевооружалась, ни среди шестидесяти миллионов немцев, которые пассивно наблюдали. В 1936 году мы еще не поставили знак равенства между Германией и нацизмом или между нацизмом и истреблением. А с какой стати? Мы еще верили, что Гитлер успокоится, станет умереннее. Разве он не обещал, что каждый новый созданный им перелом будет последним? Антисемитизм, которого требовали от немцев вплоть до того момента, не требовал еще от обычных граждан совершения возмутительных поступков, а только поддержки новых законов. Если даже большинство евреев еще не так сильно встревожились, чтобы уехать из страны, с какой стати было беспокоиться большинству немцев?

Подвергнутые остракизму и униженные, но еще не смертельно раненные нацизмом, многие немецкие евреи стали открывать для себя свою религию. То ли причиной этого была необходимость искупления, то ли вынужденная национальная идентификация, то ли чувство вины, не могу сказать. Но вдруг оказалось, что я вместе с родителями принимаю иудаизм. Мне он не показался привлекательным. После моей бармицвы в 1936 году, на которую согласился без энтузиазма, я отказался иметь что-либо общее с религией. Я знал, что не отход от религиозных предписаний немецких евреев был причиной нацизма и что возвращение к древнееврейским ритуалам не приведет к гибели Гитлера. Я отказался соблюдать иудейские ритуалы только потому, что Гитлер преследовал евреев и унижал их религию. Для меня это не значило «показать ему», это значило поддаться.

После триумфа пропаганды во время берлинской Олимпиады 1936 года, который Гитлер не хотел испортить сценами и рассказами об антисемитских ужасах, нацистский маховик завертелся быстрее. Когда пациенты лишились выплат по страховке за лечение у еврейского врача, мой отец потерял большую часть дохода.

Моя мать, как всегда находчивая, превратила несколько комнат нашего большого дома в пансионат для выздоравливающих берлинских евреев, а еще одну комнату переоборудовала в родильную палату, так как знала несколько евреек-повитух. Это давало некоторый доход.