Очевидец Нюрнберга. 1945-1946. Воспоминания переводчика американского обвинения
Шрифт:
В Пруссии, где мы выросли, на англичан взирали с благоговением. Возможно, потому, что Германия никогда не побеждала в войне против Англии, которая одерживала верх над французами и испанцами и участвовала в коалиции, разгромившей Германию в Первой мировой. В 1938 году Британия пока еще являлась мировой империей, к чему Германия стремилась, но чего так и не достигла. Вот таким образом немцы классифицировали страны и народы. И вот я оказался в стране, к которой меня приучили испытывать уважение и восхищение. Я не жалел, что уехал из Германии и от всего немецкого; находиться в Англии было так здорово!
Мне предстояло многому научиться, а также от многого отучиться. Некоторые ученики Новой Херлингенской школы тоже сбежали из нацистской Германии, как и мы с братом, но там были и английские мальчики и девочки, и несколько человек из Чехословакии и Польши. Некоторые ученики приехали в 1934 году, когда Банс-Корт только открылся. Ученики-англичане
Оказавшись на безопасном расстоянии от превратностей немецкого синтаксиса и прусских культурных строгостей, я также уже не был подростком в немецко-еврейской семье. Там над моими отношениями с родителями довлел германский дух, они несли отпечаток еврейского чувства вины и паранойи: я должен был соответствовать требованиям моих родителей под угрозой либо наказания, либо утраты любви. В школе, наоборот, царила атмосфера равенства, где коллектив защищал индивида, а индивид нес ответственность перед коллективом, возможно, даже больше, чем в традиционных английских школах. Я знал Англию только по школе, и она стала моим духовным домом, о существовании которого я даже не подозревал, домом, который я полюбил и люблю до сих пор.
Директриса школы Анна Эссингер, немецкая еврейка, уехала в возрасте двадцати лет учиться в Америку, в Висконсинский университет, где получила степень магистра и стала квакершей. По возвращении на родину она организовала школу-интернат Херлинген, основанную на гуманистических принципах, недалеко от своего родового дома в Южной Германии. Одна из ее целей состояла в том, чтобы развивать чувство ответственности и коллективизма в своих учениках, которые вместе с учителями принимали участие в жизни школы и управлении ею. Когда в 1934 году школа переехала в Англию, она могла позволить себе совсем немногих сотрудников с полной занятостью: полдюжины учителей, двух секретарей, садовника, шофера и повара с одним помощником. Они вместе с учителями руководили школьниками в любой работе, необходимой для того, чтобы школа продолжала действовать, – в мытье посуды, уборке, уходе за садом, топке печей и, конечно, поддержании наших комнат в (относительном) порядке. Наставники, в высшей степени квалифицированные, преданные своему делу, были явственно преданы моральным принципам и идеалам коллективизма. В этой коммуне горячая приверженность интеллектуальной свободе, честности и социальной ответственности поддерживалась английским чувством справедливости и демократии в стране, которую в обозримом прошлом не опустошали иностранные захватчики. Моя Англия, по крайней мере та, какой я воспринимал ее в школе в 1938 году, не была развращена вековой ненавистью, которая в победах и поражениях замарала националистическую материковую Европу. И когда я находился там, и потом Банс-Корт всегда оставался моей заповедной Шамбалой.
Между тем мои родители оставались в Гарделегене, дожидаясь американской визы. Им было легче от сознания, что их сыновья в безопасности в Англии, но вскоре они полностью ощутили злую силу Гитлера. В ноябре 1938 года мама отправила телеграмму мне и брату, где обиняками сообщила, что нашего отца забрали в концентрационный лагерь. Конечно, мы пережили шок и не знали, как простым языком ответить матери, чтобы не поставить ее в опасное положение. Ее телеграмма пришла после «Хрустальной ночи», когда толпы нацистов получили приказ разбить витрины еврейских заведений и разграбить их, в то время как тысячи мужчин-евреев бросили за решетку. В «Таймс» и по радио прошли жуткие репортажи. Мы с братом еле пережили эту страшную новость, как вдруг пришла вторая телеграмма от матери, где сообщалось, что отца выпустили из Бухенвальда. Это неожиданное возвращение оставалось тайной еще семь лет. Герман Геринг, второй человек в нацистской Германии, сначала приказал арестовать всех евреев мужского пола, а потом в неожиданном приступе сентиментальности, вспомнив о товарищах по Первой мировой, отпустил тех, кто заслужил Железный крест за боевую доблесть. Мой отец оказался одним из счастливчиков.
Еще до ареста отца у родителей почти не осталось пациентов, и им пришлось по дешевке продать дом, все еще заложенный. Они поселились вместе с пожилой еврейской четой Линой и Юлиусом Хессе и их родственницей Линой Рисс. Позднее мы узнали, что люди, приютившие наших родителей, погибли в лагерях.
Мы
Если бы мы не были молоды и захвачены своей новой жизнью, мы бы оцепенели от ужаса.
Мои будни в английской школе были так далеки от невзгод родителей в нацистской Германии. Я думал о них каждый день. Они не обременяли и не могли обременять детей рассказами о пережитых ужасах. Их могли арестовать, если бы они попытались сказать нам чуть больше. Мы знали, что они находятся в том оцепенении, когда немецкие евреи не видят спасения и могут только со страхом ожидать неминуемой катастрофы. Только когда после смерти отца прочел его воспоминания, я осознал всю степень их бедствий, ужаса и отчаяния. Единственной отрадой моих родителей тогда была мысль, что мы с братом в безопасности на земле Англии.
Мы с Хельмутом встречались каждый день, но жили врозь. Разные классы были самостоятельными группами. Наши дни были плотно заполнены. Мы разговаривали о родителях, когда виделись друг с другом, особенно если в газетах говорилось о несчастьях евреев в Германии. Но мы были заняты каждый своей жизнью, и к тому же были подростками.
В 1939 году был организован так называемый «Киндертранспорт» для вывоза еврейских детей из Германии, Польши и Чехословакии. Анна Эссингер, наша предприимчивая директриса, собрала деньги, чтобы принять много новых учеников. И они происходили из гораздо более разнообразных культурных и религиозных сред, чем первые ученики Банс-Корта, в основном происходившие из высшего класса немецко-еврейских семей. Не считая бродяг, которые звонили в нашу дверь в Гарделегене, это был первый раз, когда я близко соприкоснулся с евреями из Восточной Европы, которые принесли с собой местечковую и религиозно-ортодоксальную культуру. Поведением и внешностью они отличались от меня. Хотя в конце жизни моя мать приняла иудаизм, а отец относился к нему терпимо, у меня было меньше общего с болтливыми восточными евреями, чем со сдержанными английскими гоями. К счастью, эти предпочтения не заставили меня сделать субъективные оценочные суждения. Много лет спустя я женился на женщине русско-еврейского происхождения и полюбил ее семью. Но в 1938 году я столкнулся с несколькими разными культурами: английской, которой я восхищался и которую хотел перенять; культурой восточноевропейских евреев, которую мне было трудно понять; и культурой, в которой я был воспитан. Я пытался отделить хорошее от плохого, чтобы возвести здание своей собственной культуры.
Главными предметами в Банс-Корте были английский язык и литература, история, математика и естественные науки. Классы были небольшие, от пяти до восьми учеников, и учителя замечательные, преданные своей работе. Для меня английский язык был самым сложным предметом, но он же приносил и самое большое удовлетворение. К счастью, от природы у меня была великолепная память, и вскоре я увидел, что мой словарный запас удивительно расширился, и мне было все легче и легче читать сочинения Томаса Харди, Сэмюэла Батлера и Джеймса Босуэлла. Английский мир как будто поджидал меня.
В декабре 1938 года, через четыре месяца после моего приезда в Англию, нас с Фрицем Фойерманом из моего класса пригласили провести Рождество и Новый год вместе с английской семьей в Джарроу – оживленной промышленной гавани на северо-востоке Англии недалеко от Ньюкасла. Это приглашение поступило от друга моего учителя по математике и естествознанию Бенсона Херберта, с которым я сразу же подружился и который дополнительно занимался со мной практически с первого дня после моего приезда. За несколько дней до Рождества мистер Херберт привез нас в Лондон, а оттуда мы поехали по старой железной дороге вверх до Ньюкасл-апон-Тайн. Мы должны были ехать ночью, но из-за сильного снегопада в Мидленде наш поезд задержался. Проехав через Дарем, где мы с завистью увидели «Летучего шотландца» – самый быстрый поезд в Англии, промчавшийся мимо нас, наконец прибыли в Ньюкасл, голодные, грязные, усталые и немного опасающиеся первой встречи с англичанами за пределами школы. Мистер Хедли, наш хозяин, встретил нас и отвез к одной даме, у нее был муж-моряк и взрослая дочь, которая жила вместе с ней. Она накормила нас завтраком, а потом мистер Хедли повез нас осматривать достопримечательности, причем одной из них было его похоронное бюро. В Гарделегене тело покойного лежало в доме, пока его не клали в гроб и не отвозили на кладбище. Во всяком случае, раньше мне никогда не встречалось похоронного бюро. Улучив момент, когда меня никто не видел, я проскользнул в комнату для бальзамировки, заглянул в один из гробов, и там оказался настоящий труп!