Очевидец Нюрнберга. 1945-1946. Воспоминания переводчика американского обвинения
Шрифт:
Через много лет, прочитав отчет по запросу британского парламента, я понял, что произошло. Некоторые наши охранники были солдатами с фронта, которых недавно эвакуировали из Дюнкерка, а другие уголовниками, которых амнистировали, чтобы зачислить в армию. Среди заключенных, согнанных на «Дюнеру», были захваченные в Норвегии и Дюнкерке нацистские солдаты. Командир поощрял жестокое обращение с пленными. Потом он получил выговор от парламента.
Конечно, мы ничего этого не знали, когда нас согнали в трюм ниже ватерлинии. Там было пусто, не считая длинных скамей со столами и гамаков для сна, подвешенных к потолку. Шестнадцать дырок в полу, под которыми плескалась
Вскоре после отплытия из Ливерпуля волны Ирландского моря стали бросать корабль вверх-вниз, и у большинства моих товарищей началась морская болезнь. Симптомы варьировались от полной апатии к происходящему вокруг до непрерывной рвоты, после которой наступал ступор. Из-за качки отходы переливались в жилую часть, и их вонь смешивалась с вонью рвоты, пота и немытых тел и запахом жареного бекона и яиц. Единственной приличной вещью на «Дюнере» была еда, наверное, обычный рацион британских солдат. Поскольку у меня была невосприимчивость к морской болезни и не было никаких занятий, я ел сколько влезет.
На третий вечер в открытом море, в штормовом Бискайском заливе, мы услышали громкий лязг и глухой удар, после которого раздался громкий взрыв, сотрясший корабль. Все освещение погасло. Казалось, прошла вечность, пока оно снова зажглось. Позже мы узнали, что немецкая подлодка выпустила в нас две торпеды. Одна не разорвалась, а вторая резанула по корме и потом взорвалась вдали от корабля. Я так и не узнал, почему погас свет. Через много лет я услышал, что немецкое радио, не зная, что на борту были военнопленные нацисты и немецкие евреи, объявило о затоплении британского военного транспорта «Дюнера».
У нас в глубоком трюме не было спасательных жилетов. Учения по оставлению корабля ни разу не проводились, а все проходы на верхних палубах были загорожены колючей проволокой. В отхожем месте был один иллюминатор чуть выше ватерлинии, через который я надеялся протиснуться в случае чего.
Все как будто было против меня. После того как я сбежал от нацистов, мои бывшие спасители заключили меня в тюрьму в этом плавучем гробу, и меня ждет неминуемая смерть, если по нас снова выпустят торпеду. У меня не было спасательного жилета, чтобы удержаться на воде, даже если я сумел бы выбраться. По первости, из-за того что мне нечем было заняться ни днем, ни особенно ночью, я боялся всего, что могло случиться. Я боялся утонуть, словно крыса, или быть растоптанным бегущей толпой, если корабль начнет тонуть или перевернется. Я никак не мог придумать надежного способа спастись. Я боялся того, что может случиться, боялся неизвестности. Я воображал бесконечные бедствия и не мог представить себе способа спастись, если они все-таки случатся. Но, как ни парадоксально, через несколько дней, измученный страхом и тревогой, я вдруг испытал невероятное чувство, что я обязательно останусь жив, чтобы совершить что-то важное.
Меня никогда не учили и не готовили противостоять опасности, и я спрашивал себя, не было ли это новое ощущение спокойствия защитным отрицанием опасной действительности или, быть может, скрытым природным ресурсом, который позволяет справиться со смертельной опасностью. Я боялся многого, что так и не произошло, но все-таки я неплохо выходил из положения, когда что-то все-таки случалось. По мере того как уходили мои страхи, чудесным образом росла моя уверенность.
Многие из моих товарищей по несчастью все время спали. Колючая проволока и общая беда устранили все различия в возрасте и общественном положении.
Я научился различать стонущие звуки двигателя при бесконечных поворотах корабля, который шел зигзагами, чтобы сбить с толку подводные лодки. Через несколько дней я стал насчитывать все больше и больше секунд между этими стонами и догадался, что мы идем по более прямому курсу. Я решил, что Канада не больше чем в десяти днях пути и что король и государство наверняка поймут, какую ужасную ошибку они совершили в моем случае. Но скоро я понял, что сделал не совсем верные выводы. Сравнивая время на корабле, которое отсчитывали удары рынды, и время восхода и заката, которые я видел в тот иллюминатор в отхожем месте, я догадался, что мы идем на юг, а не на восток. Куда же мы направляемся?
С моими скромными познаниями в сферической геометрии (основах навигации), приобретенными под руководством нашего замечательного учителя Бенсона Херберта, взяв взаймы карандаш, я нацарапал формулу на обрывке туалетной бумаги. Я пришел к выводу, что мы идем в Южную Африку. Поскольку воздух стал теплее, а море спокойнее, мои товарищи по заключению стали считать меня оракулом. При помощи наручных часов, украдкой припрятанных одним из моих товарищей, карандаша и бумаги я рассчитал, а потом объявил всем, что скоро мы пересечем экватор. И конечно, через день мы вошли во Фритаун на западном берегу Африки. Ходили слухи – да, даже в самом нижнем трюме тюремного транспорта ходили слухи, – что мы берем воду, топливо и еду, чтобы идти в Австралию вокруг мыса Доброй Надежды.
Мой план сбежать из Канады в США, очевидно, сорвался.
Когда мы вышли из вод, где кишели подводные лодки, дважды в неделю заключенных выводили на палубу, чтобы дать им десять минут подышать свежим воздухом. Нам приходилось босиком бегать по палубе под охраной солдат с пулеметами наготове. Иногда они развлекались тем, что кидали нам под ноги битые пивные бутылки. Стараясь не порезаться, мы приобрели орлиную зоркость и скорость реакции. Как-то один интернированный прыгнул за борт. Никто и не пытался его спасти.
Дни и ночи на «Дюнере» однообразно шли друг за другом. Одни мои товарищи из тех, что помоложе, вновь переживали свои сексуальные опыты до заключения, рассказывая нам о них, пока мы не узнавали все тайные привычки их подружек, а остальные просто тупо пялились перед собой. Один высокий бородатый человек то и дело снимал свой пояс с деньгами, который ему удалось незамеченным пронести мимо охраны, и постоянно пересчитывал деньги. Он не знал, но мы молча вместе с ним считали его тысячи фунтов. Казалось, этот ритуал его успокаивает, но его никогда не хватало надолго.
По ночам сотня гамаков колыхалась, пока корабль качался на волнах. Некоторые спали спокойно, другие бормотали во сне. По нескольку раз за ночь кто-то звал на помощь, видимо застигнутый кошмаром. Странно, что многие кричали «мама», но никто не звал отца. Днем, который отличался от ночи главным образом тем, что охранники выгоняли нас из трюма, тупое безразличие сменило тошноту и страх перед подводными лодками. Нечего было делать, планировать, если только уклоняться от уборки. Ходили обычные слухи, что нам дают селитру в качестве успокоительного, чтобы нас не тянуло на секс. День сливался с ночью в нашем трюме с его тусклыми электрическими лампочками, которые дополнял только слабый свет из люка на верхнюю палубу.