Очищение смертью
Шрифт:
Все это, решила она, могло занять не больше пяти минут. Ну, может, десять, если убийца хотел позлорадствовать.
«Ты был на утренней мессе? Может быть, может быть… Но зачем выделяться? Зачем светиться в кучке из девяти человек, когда позже можно смешаться с толпой?
Ты знаешь, в котором часу начинается утренняя служба, когда она обычно заканчивается. Нужно просто дождаться, пока священники уйдут из дома в церковь, войти и взять ключи. А потом подождать на паперти, послушать службу из-за двери. Дождаться, пока они уйдут, сделать дело и спокойно ждать, оставаясь поблизости.
Роза выходит из приходского дома – ей надо помочь родным перед заупокойной службой. Теперь можно вернуть ключи в дом, смешаться с толпой, войти в церковь.
Ты должен был видеть, как это произойдет. Ты должен был наблюдать, как он падет.
Потому что это месть. Публичное отравление. Казнь. Это возмездие. Это наказание. За что?»
Ева вышла из ризницы, восстановила печать, заперла дверь.
Потом она взглянула на крест.
– Тебя он не боялся, в расчет не принимал. А может, думал, что ты с ним заодно. «Око за око»? Это же твои слова?
– Это из Ветхого завета. – Лопес стоял в дверях церкви. – Христос учил любить и прощать.
Ева еще раз окинула взглядом распятие.
– Кто-то его не послушал.
– Он с этой целью пришел на землю, – продолжал отец Лопес. – Он пришел умереть за нас.
– Все мы приходим на землю, чтобы умереть, – откликнулась Ева. – Вы запираете дом, когда приходите сюда служить мессу?
– Да. Нет. – Отец Лопес покачал головой. – Редко.
– Этим утром?
– Нет. По-моему, нет, не запер. – Он закрыл глаза, потер переносицу. – Я понимаю, лейтенант, очень хорошо понимаю, что наша вера в ближних, в наших прихожан, возможно, помогла убить Мигеля. Церковь никогда не запирается. Ризница – да, потому что там стоит дарохранительница, но церковь всегда открыта для всех, кто в ней нуждается. Я знаю, кто-то воспользовался этим, чтобы убить моего брата.
– Теперь вы будете ее запирать?
– Нет. Это дом Божий, и для Его детей он всегда будет открыт. По крайней мере, он не будет заперт, когда вы разрешите нам вновь его открыть.
– Мы снимем печати с места преступления где-то завтра. Самое позднее – послезавтра.
– А Мигель? Когда вы дадите нам его отпеть и похоронить?
– На это потребуется время.
Ева сделала знак отцу Лопесу, пропустила его вперед, а выйдя из церкви, запечатала и заперла дверь. Звуковая реклама над головой выпустила пулеметную очередь испанских слов. Впрочем, все они нанизывались вокруг одного, хорошо знакомого Еве названия: «Поднебесный»! Распродажа в универсальном магазине.
«Распродажа, она на всех языках распродажа», – сказала себе Ева.
– Неужели кто-то действительно слушает все это? – пробормотала она с досадой.
– Что именно?
Она повернулась и заглянула в глубокие печальные глаза отца Лопеса.
– Позвольте мне спросить вас кое о чем по существу. Ваша религия в принципе допускает убийство?
– На войне, при самообороне или при защите жизни другого человека. Вам приходилось убивать?
– Да, – признала Ева.
– Но не ради собственной выгоды.
Еве вспомнились собственные руки, скользкие от крови, когда она заколола своего отца ножом. Снова и
– Все относительно…
– Вы защищаете, вы отдаете тех, кто преступает закон, в руки правосудия. Бог своих детей знает, лейтенант, Он читает в их сердцах и душах.
Ева спрятала универсальный ключ в карман, но не вынула сжимавшую его руку.
– Наверное, то, что творится в моей душе, Ему по большей части не нравится.
По тротуару, толкаясь, спешили люди. По проезжей части плотным потоком двигались автомобили. Воздух гудел от беспрерывного движения, пока отец Лопес внимательно вглядывался в лицо Евы.
– Зачем вы делаете свою работу? Каждый день вам приходится заглядывать в такие места, куда другие носа не сунут ни за что на свете. Так почему же вы это делаете? Почему вы стали копом?
– Потому что я коп и есть. – Странно, решила Ева, стоять тут с человеком едва знакомым, с человеком, которого она еще не вычеркнула из списка подозреваемых, и говорить ему такие вещи. Раскрывать душу. – Дело не в том, что кто-то должен заглядывать, куда не хочется, но приходится. Дело не в том, что я должна это делать.
– Призвание. – Отец Лопес улыбнулся. – Оно не так уж сильно отличается от моего. Мне тоже приходится заглядывать, куда не хочется.
Ева невольно рассмеялась.
– Ну что ж…
– И вы, и я, лейтенант, мы оба с вами служим. А чтобы служить, мы оба должны верить в то, что многие назовут абстракцией. Вы – в закон и порядок, в правосудие. Я – в высшую силу и в законы церкви.
– Вам в вашем служении, наверное, не так уж часто приходится надирать задницу.
Вот теперь он засмеялся – теплым, дружелюбным смехом.
– Приходится, и не так уж редко.
– Вы боксируете?
– Откуда… ах да, вы видели мои перчатки. – Его лицо прояснилось, печаль ушла. В этот миг Ева увидела в священнике человека. Просто человека, стоящего на тротуаре весенним вечером. – Меня отец научил. Мой родной отец. Способ обуздать и направить в правильное русло подростковую агрессию. Чтобы мне самому не надрали задницу.
– Ну и как ваши успехи?
– У нас есть ринг в молодежном центре, я работаю кое с кем из ребят. – На его лице заиграла лукавая улыбка. – А когда удается уговорить кого-то из взрослых, мне тоже перепадает несколько раундов.
– А Флорес был вашим спарринг-партнером?
– Очень редко. У него левое плечо провисало. Типичный дефект. Для него был характерен недисциплинированный, я бы сказал, скорее уличный стиль. Но на баскетбольном поле ему не было равных. Текучий, быстрый и эластичный. Он тренировал и младшую, и старшую группы. Им будет его не хватать.
– Я собираюсь заглянуть в молодежный центр, перед тем как отправиться домой.
– Сегодня там закрыто по случаю траура. Я только что вернулся: беседовал с ребятами, старался их успокоить. Смерть Мигеля и без того сильно по ним ударила, а уж теперь, когда выяснилось, что это убийство… – Он тяжело вздохнул. – Мы хотели, чтобы дети сегодня побыли дома, с семьей, друг с другом. Завтра утром я проведу службу в молодежном центре и продолжу консультирование, если в этом будет необходимость.