Очищение. Том.2. Душа
Шрифт:
«Весь мир состоит из двоих натур: одна видимая, другая невидимая. Видимая называется тварь, а невидимая — Бог» (Там же, с. 149).
Следовательно, познание своей невидимой природы — это познание и себя и Бога. Однако, как осуществляется это познание?
В этом познании отчетливо видны как Библейский, так и Платонический источники. В качестве Библейского источника Сковорода берет 9 стих из 17 главы пророка Иеремии.
«Друг. Вот тебе: "Глубоко сердце человеку, паче всех, и человек есть, и кто познает его?" Если теперь очи и уши имеешь, примечай! А чувствуешь
Лука. Чувствую, друг мой. Пророк называет человеком сердце.
Друг. А что же, кроме сего, примечаешь?
Лука. То, что утаенная мыслей наших бездна и глубокое сердце — все одно» (Там же, с. 129).
Отношение к Библейским источникам своих понятий у Сковороды до обидного незатейливое, как у истинно верующего, которому положен предел авторитетом исходного договора с церковью:
«Ведь ты же из Иеремии доказал, что человек не наружный прах, но сердце его» (Там же, с. 145).
Прочитать выдержку из Библии — это и есть доказать… Это еще не философия.
Платоническая составляющая оказывается гораздо философичней. Тут приходится думать и выискивать действенные образы. Чтобы объяснить, как же это истинный человек оказывается мыслью, Сковорода идет к понятию эйдоса или идеи в Платоновском смысле. Для этого он приводит в качестве примера образ живописной картины или, точнее, иконы.
«Друг. Взгляни на стену сию. Что на ней видишь?
Лука. Вижу написанного человека. Он стоит на змие, раздавив ногою голову змиину.
Друг. Ведь живопись здесь видишь?
Лука. Вижу.
Друг. Скажи же, что такое живописью почитаешь? Краски ли или закрытый в краске рисунок?
Лука. Краска не иное что, как порох (пыль — АШ) и пустошь: рисунок или пропорция и расположение красок — то сила. А если ее нет, в то время краска-грязь и пустошь одна.
Друг. Что ж еще при сей живописи видишь?
Лука. Вижу приписанные из Библии слова. Слушайте! Стану их читать: "Мудрого очи — во главе его. Очи же безумных — на концах земли".
Друг. Ну! Если кто краску на словах видит, а письмен прочесть не может, как тебе кажется? Видит ли такой письмена?» (Там же, с. 132–133).
Действительно, мы легко можем себе вообразить, что глядим на написанный текст и не понимаем его. Тогда он вовсе не письмо, а разводы краски. Но пока мы — грамотные люди — глядим так на иностранный текст, написанный незнакомым языком, — мы все-таки осознаем, что он несет какой-то смысл. Но мы можем себе представить и дикаря, который вообще не знает, что такое письмо. И тогда, налетев на надпись на стене, он увидит только необычную раскраску этой стены. Если там, на стене будет написано величайшее откровение, он пройдет мимо, даже не догадавшись, что откровение было рядом.
Чем это отличается от того, как мы глядим на себя, и откровение не происходит?!
Мысли оказываются в данном случае смыслами, которые скрыты в речи, в языке. Язык же приравнивается к разуму:
«Лука. Не худо называешь язык бездною, потому что и Давид языку льстивому дает имя потопных слов: потоп и бездна — все одно.
Квадрат. Я слыхал, что и разум премудрого потопом у Сирахова сына называется» (Там же, с. 153).
Тут явно видно, что не все мысли, не всё мышление есть признак сокровенного человека. Иста человека в той части мыслей, которые зовутся разумом, хотя и разум — лишь двери к истинному сокровенному человеку. Потому что действительной мыслью, содержащейся в нас вместе с божественным духом, является замысел божий, его «план», что уж совсем близко к Идее человека.
«Но кто может узнать план в земных и небесных пространных материалах, прилепившихся к вечной своей симметрии, если его прежде не мог усмотреть в ничтожной плоти своей? Сим планом все-на-все создано или слеплено, и ничто держаться не может без него. Он всему материалу цепь и веревка. Он-то есть рука десная, перст, содержащий всю персть, и пядь божия, всю тлень измерившая, и самый ничтожный наш состав.
Слово божие, советы и мысли его — сей есть план» (Там же, с. 135).
Присутствие этого замысла столь же невидимо в нас, как невидима сила, имеющаяся в зерне, но каждый год на глазах у нас разворачивающая бесконечное количество зерен в растения. Мы видим это, но так привыкли не понимать, что совсем исключили из своего рассмотрения. А между тем, человек чрезвычайно похож на зерно, готовящееся перейти в иное состояние бытия. Именно в этой силе тайна души.
«Клеопа. Другое сомнение. Я сказал ведь так: помню слово Иеремиино сие: "Глубоко сердце человека, паче всех, и оно-то истинный человек есть…" А ты к сим словам присовокупил следующее: "Вот сей же то человек и содержит все" и прочее.
Друг. Так в чем же сомневаешься?
Клеопа. Я без сомнения понимаю, что все внешние наши члены закрытое существо свое в сердце имеют так, как пшеничная солома содержится в своем зерне… Всем ли быть истинным человеком? И какая разница между добрым мужем и злым?
Друг. Не так! Отведи мысли твои на время от человека и посмотри на прочую природу. Не всякий орех и не всякая солома с зерном.
Клеопа. Ужасное зрелище!
Друг. Не бойся! Знаю. Ты, осмотрясь на людей, ужаснулся. Но ведь видишь, что сие в природе не новое. Довольно сего водится в земляных плодах и в древесных. Но нигде больше не бывает, как в людях. Весьма тот редок, кто сохранил сердце свое или, как вообще говорят, спас душу свою.
А так научил нас Иеремия, и ему веруем, что истинный человек есть сердце в человеке, глубокое же сердце и одному только богу познаваемое не иное что есть, как мыслей наших неограниченная бездна, просто сказать, душа, то есть истое существо, и сущая иста, и самая эссенция, как говорят, и зерно наше, и сила, в которой единственно состоит [сродная] жизнь и живот наш, а без нее мертвая тень мы…» (Там же, с. 142).