Ода на смерть оборотня
Шрифт:
Тут меня поднимают над землёй и встряхивают, как хорёк добычу.
– Лучезар, очнись! Лучезар! Впал в зимнюю спячку, птенчик?
Вдруг поляна полна светом, пичужки подпевают тонкому звону защитных оберегов в волосах Слава. Поднимаю голову, удивляюсь, словно вижу в первый раз – какой же он широкоплечий, сильный – смотрю в смятённое лицо. Рот дрожит, над губой первая щетина – моя тайная зависть. С усилием растягиваю губы в улыбке:
– Отп-п-пусти, медведь. Я в п-п-п-порядке.
Нечего со мной нянчиться, давно простился с детской рубахой.
Слав
Поселение
Вокруг избы две землянки схоронены под диким широкопалым листом – чтоб внутрь попасть, надо знать, где лаз. В малой землянке живу я – Слав, – охотник и добытчик, и мой брат названный, Лучезар. В землянке побольше девушки: старшая Забава, сестрички-хохотушки Гостена с Голубой, да сероглазая Журава.
В центре поляны древо заветное – береза с ветвями до земли. Чёрную кору почти целиком покрыл жёлто-серый мох. Гнездятся в густых ветвях всевозможные пичужки, да деревянник – дух древа – жалуется на ломоту в старых костях. Я однажды до рези в глазах глядел на ветви, хотел духа насчёт деревянного оберега поспрошать. Лучезар говорит, что видал дух дерева. Просил деревянник, чтоб Лучезар мне оберег-щелбан передал. На лоб шишку. Хотя Лучезару веры нет, больно искорки в голубых глазах смешливые.
От края поляны тайная тропка ведёт через огород – Лузезарову вотчину, огибает малое озерцо, за красноягодным по осени болотом выскакивает из густой травы, ластится к ногам и выводит на берег реки. Недалеко. Добегу, не запыхавшись.
Но я туда не хожу.
На берегу пепелище, да курган могильный – бывшая наша деревня. Там обитают кое-кто похуже деревянников. Пристанище упырей да обозлённых домовых без домов. Без оберегов вовсе не суйся. Косматые тени шныряют по мшистым чёрным брёвнам, неуспокоенные души пращуров в разоренных очагах зубами скрипят, морок наводят, прикидываются горбатыми кошками да собаками. Знаю, о чём говорю. Сам видел.
Однажды торопился с охоты: лосиная нога тухла по жаре. Луна и частые звёзды Птичьего Пути дорогу освещают. Я и подумал: пробегу через деревню.
Иду скоро. Глаз не поднимаю – всякое под ногами попадается. Вдруг нагрудная бронзовая бляшка-оберег как полыхнет светом – вспыхнула изогнутая руна – знак силы.
Поднимаю голову: передо мной в черноте обгорелой избы будто свет. Блеснул по оберегу и пропал. Стук такой слышу тихий, будто деревянной тяпкой землю ковыряют. Лада-защитница! – то горбатый злыдень, небось, свои косточки истлевшие в земле перекатывает. Это он глазами сверкает. Только подумал – тут он и сам! Проскочил хвостатой тенью, прыснул прочь – силы оберега испугался, колдун проклятый. И откуда-то сверху как мякнет по-кошачьи…
Потом я и сам не понял, как в землянке оказался. В лосиную ногу вцепился, насилу отобрали.
Вот и говорю, без оберегов туда нечего и соваться.
Лучезар
Ну, падучая. Ну, приступ, подумаешь. Не в первый раз.
Не стоило Жураве со Славом держать меня в землянке целую седьмицу. Окуривать дымом, кормить насильно, причитать, будто над покойником. Как окреп, так выполз из шкур и удрал.
Без меня огород, поди, зачах.
Теперь кто-нибудь из троих и день, и ночь неподалёку. Пасут, что телёнка. Думают, не замечаю.
Трудно не заметить коренастого, крепкого Слава. В его руках легче представить рогатину, а не тяпку или куст, который он неумело выдернул из земли. Я фыркаю. Гостена с Голубой хихикают, поглядывают на него, дразнят:
– Зайцы теперь в огороде растут.
Смущённый Слав пытается воткнуть куст обратно.
Или Новомир. Единственный ребёнок поселения, родился спустя три полнолуния после Ночи варяжской. В нынешний год сшили парню порты к детской рубахе. Раньше с рассвета до заката Новомир таскал с озерца окуней и плотву. Так ведь нет, забросил привычное занятие, торчит неподалёку. Грызёт незрелую репу, подпевает девичьим песням, будто так и надо.
Сначала слышу знакомый смех. Затем вижу: показались из леса двое. За руки держатся. Ждан машет рукой, подпрыгивает, неразборчивые слова вылетают горячо. Забава хохочет во весь рот.
Отворачиваюсь. Сгибаюсь ниже. Принесла нелёгкая! Не мешайте работать. Деревянная тяпка выворачивает комья земли с сорняками, поднимается и опускается: за-ба-ва, за-ба-ва, за-ба…тьфу!
Смех раздаётся ближе. Слав вторит переливчатой россыпи глупым хохотом. Гостене с Голубой и повода не надо – голоса разлились звонкими каплями по поляне. Весело им, смешливо. Не надо мной ли смеются?
Тут пелена застилает глаза. В ушах нарастает знакомый гул. Швыряю подальше переломленные через колено обломки тяпки. Развернулся и побрёл прочь.
– Лучезар, куда ты?
Не отзываюсь. Куда угодно, где нет режущего уши веселья. Обойдусь без сторожей и утешителей. Мне так трудно, но я не слаб.
Слав
Крепче сжимаю в руке оберег: «Укрепи, Ратибор, прогони злыдней!».
– Слав, ну же! Идём! – Журава, хоть и девчонка, но боевая, ух! стрельнула серыми глазищами.
Обыскались Лучезара… вот неслух… попадись мне только! Кошусь на светило над верхушками деревьев, говорю Жураве:
–Сам придёт, как бывало.
Журава мне:
– Идём. Чую, беда с Лучезаром.
С Журавой не шуткуем. Журава серыми глазами видит то, чего нет.
Помню, детьми на опушке собирали бруснику. Полный кузовок, дело к вечеру. Возвращаться, а малышка Журава не пускает. Плачет, кричит: «Не можно в деревню!». Завела в чащу, велела лезть в заброшенную медвежью берлогу. Поначалу думали: игра. Смеялись. Тут почувствовали дым. Увидели чёрный столб. После прибежал соседский паренёк, в спине стрела, возле рта – пена. Упал, кровью плевал: «Прячьтесь!».