Ода политической глупости. От Трои до Вьетнама
Шрифт:
В палате общин Чарльз Фокс обратил внимание на одну военную проблему, которая впоследствии и проявилась. «Завоевание Америки, — сказал он, — попросту невозможно из-за фундаментальной ошибки, мешающей нашим генералам добиться успеха». Их разделяет слишком большое расстояние, чтобы они могли помочь друг другу. Через двенадцать дней явился курьер с ужасным сообщением: 17 октября в Саратоге возле Олбани генерал Бургойн, с остатками потрепанной, голодающей, поредевшей армии, сдался континентальному корпусу. Накануне генерал Клинтон, не продвинувшийся далее Кингстона, что в пятидесяти милях от Олбани, повернул обратно в Нью-Йорк за подкреплением.
Саратога вдохнула в американцев новые силы и согрела кровь в снежную и холодную зиму, обрушившуюся на долину
Предсказание Чатема о вмешательстве Франции подтвердилось, но еще до того, как это стало известно, 11 декабря 1777 года он явился в палату лордов и снова заявил, что Англия вступила в «губительную» войну. Народ вовлечен в нее обманом, сказал он. Его слова можно отнести ко всем войнам и безумию, а происходит это много столетий подряд, виной чему «налогообложение, доверчивость, несбыточные надежды, фальшивая гордость и выгода самого романтического и немыслимого толка».
Невероятное известие о капитуляции британской армии перед американскими колонистами повергло в шок правительство и население и вывело из спячки тех, кто до сих пор и не задумывался о войне. «Вы не представляете, какое впечатление произвела эта новость на умы горожан», — писал Джорджу Селвину один знакомый. «Те, кто никогда ничего не чувствовал, теперь уже чувствуют. Те, кто был почти безразличен к американским делам, пробудился от летаргического сна и понял, в какое ужасное положение мы попали». Акции упали в цене, лондонский Сити охватило уныние, люди шептались об «опозоренной нации» и говорили о смене правительства. Гиббон писал, что если бы не боязнь позора, палата проголосовала бы за мир даже на самых невыгодных условиях.
Оппозиция бросилась в яростную атаку, осуждая министров и правительство в целом за неумелые военные действия и за политику, приведшие к войне. Берк обвинил Джермейна в «намеренную слепоте», в результате которой Британия потеряла Америку. Фокс призвал к отставке Джермейна, а Уэддерберн, придя на защиту Джермейна, вызвал Берка на дуэль. Барре утверждал, что план кампании недостоин британского министра и слишком абсурден для индейского вождя. Даже Джермейн был обеспокоен, однако выдержал атаку при поддержке короля и главы кабинета. И Норт, и Георг III понимали, что если ответственность будет возложена на Джермейна, то ее возложат и на вышестоящих, то есть на них.
Правительство удержалось также благодаря тщательно выстроенной структуре голосования. Сельская партия, хотя и нервничала из-за войны, но еще сильнее опасалась перемен, и, несмотря на то, что война обходилась им недешево, а о доходах и не мечталось, они выжидали. Только король, закованный в броню непогрешимости, не обращал внимания на всеобщее беспокойство. «Я знаю, что исполняю свой долг, а потому не отступлю», — сказал Георг III Норту в начале войны, и все прочее его не интересовало. Никакие события не смогли пробить брешь в пресловутой броне. Король был уверен в своей правоте, а когда надежды на непременный триумф стали меркнуть, то уверился, что завоевание американцами независимости будет означать распад империи, и он молил небеса «научить
За Саратогой последовали отставка Хоу, возвращение Бургойна, недоверие и разочарование Клинтона, обвинения и официальные запросы. К генералам, обвинявшим в своих неудачах неумелость правительства, относились терпимо не только потому, что все считали виновным Джермейна, но и потому, что генералы заседали в парламенте, и правительство не хотело, чтобы они перешли в оппозицию. Неспособность Джермейна скоординировать кампанию Хоу в Филадельфии с кампанией Бургойна на Гудзоне, как и странное поведение Джермейна в Миндене, казалось, имели только одно объяснение — обыкновенная халатность.
Впоследствии всеобщую неприязнь к Джермейну подогрел инцидент, произошедший во время первоначальной работы над планом. Джермейн отправился в загородное имение, но по пути заехал в министерство, намереваясь подписать депеши. Застав лорда Джорджа в кабинете, его заместитель, Уильям Нокс, напомнил Джермейну, что надо ознакомить Хоу его с планом, дескать, не мешало бы узнать его мнение. «Его светлость вздрогнул, а д’Ойли [второй секретарь] широко раскрыл глаза» и предложил срочно написать депешу, чтобы его светлость ее подписал. Лорд Джордж терпеть не мог, когда его отрывают от того, что он задумал, и он отказался, мотивировав свой отказ тем, что «все это время мои бедные лошади будут стоять на улице, к тому же я не приеду вовремя». Он приказал д’Ойли составить письмо Хоу и отправить его вместе с инструкциями для Бургойна, и «это будет все, что ему нужно знать». Письмо не успели доставить вместе с другими депешами на корабль, и Хоу получил его значительно позже.
В оправдание мы бы сказали, что соблазны комфортных экипажей миновали Америку, однако расстояние, время, ненадежное планирование и непоследовательное управление были недостатками куда более значительными. Беспечное отношение лорда Джорджа к депешам было лишь симптомом более опасного легкомыслия. Мы могли бы заметить, что легкомыслие можно проследить и в примерах сверхпривилегированной жизни министров, но что тогда сказать о знаменитом провале в передаче информации, когда американских командующих не предупредили о возможной атаке на Перл-Харбор? Похоже, человечеству присущ этот коммуникационный недостаток.
Немедленно избавить Британию от не приносящей дивидендов войны, чтобы она могла ответить на вызов Франции, можно было только одним способом — заключить соглашение с колониями. Ходили слухи о грядущем франко-американском договоре, и Норт, после Саратоги потерявший надежду на победу, пытался сформировать еще одну примирительную комиссию, однако Джермейн, Сэндвич, Терлоу и другие твердолобые консерваторы ему в этом препятствовали. Они не желали вести переговоры с мятежниками. Пока Норт ломал голову над тем, какие можно предложить условия — не такие оскорбительные, чтобы их отверг парламент, но достаточно привлекательные, чтобы их приняли американцы, — через тайных агентов дошел слух, что союз Франции с Америкой уже подписан.
Через десять дней Норт представил парламенту пакет предложений для примирительной комиссии, предполагающих такие уступки, что, будь они выдвинуты до войны, их точно бы не приняли. По сути, они повторяли билль Чатема, отвергнутый парламентом в прошлом году. Они отменяли налогообложение, соглашались на статус конгресса как конституционного органа, приостанавливали действие «репрессивных актов», Закона о чае и прочих спорных распоряжений парламента, изданных с 1763 года. Документ приглашал в палату общин американских представителей и наделял членов примирительной комиссии правом действовать, обсуждать и выносить заключения по всем вопросам. Парламент не согласился принять подобный план, он намеревался повторно присоединить к себе колонии и никуда их не отпускать.