Одержимый тобой
Шрифт:
– Чай.
– Хорошо. Позвольте вас оставить на десять минут, – указывает на дверь за спиной, я поворачиваюсь, затылком чувствуя внезапный жар. У меня даже волосы приподнимаются от напряжения. Смотрю через плечо на мужчину, поспешно отвожу глаза в сторону. Его взгляд пугает до мурашек – какой-то демонический, черный, затягивающий в свой омут.
– Иван, – обращается к водителю, тот материализуется, словно из воздуха. – Проводи гостью в столовую. И две чашки чая.
– Хорошо, Адам Сулимович. – Иван улыбается, вновь меня куда-то ведет. Я не оглядываюсь, борюсь с этим желанием, мне достаточно того, что взгляд Адама чувствую до тех пор, пока не скрываюсь за поворотом. Сразу становится легче дышать, сердце обретает свой умеренный
Меня приводят в просторную столовую, оформленную в светлых тонах, с белой мебелью. Присаживаюсь за стол, положив несчастный венок на соседний стул. Он тут будет выделяться, потому что я не вижу новогоднего декора, даже не чувствую запаха елки и мандаринов.
В одиночестве нахожусь недолго, входит молодая женщина с подносом. Передо мной появляется чашка. Чайник, сахарницу ставят там, где, видимо, сидит хозяин. Как только прислуга удаляется, приходит Адам.
Боже, чего меня так лихорадит в его присутствии? Руки потеют, сердце волнуется, дыхание сбивается. Проходит мимо, а я улавливаю запах его геля для душа. Пахнет хвоей. Еще он пахнет собой. Садится, я нервно тереблю под столом свои пальцы, стараясь не пялиться на расстегнутый ворот рубашки кофейного оттенка, подчеркивающего насыщенность цвета его глаз.
– Извините, что заставил вас ждать в одиночестве, – берет чайник и наливает мне чай. Я, как малолетка, пристально смотрю на его пальцы. Они идеально длинные, как у музыканта, с аккуратным маникюром. И кольца нет. Хмурюсь. Какое мне-то дело до его статуса?
– Ничего страшного, это я свалилась как снег на голову. – Нервно заправляю волосы за ухо, подвигая чашку к себе.
– Снега в этом году не помешало бы, – иронично замечает Адам, мимолетно улыбаясь. У него улыбка, как солнечный зайчик, попробуй еще поймать.
– Вы любите снег?
– Нет. Я не люблю снег, не люблю мандарины, не люблю Новый год, – поджимает губы, и взгляд тяжелеет, смотрит перед собой. Я переживаю за ручку чашки: слишком сильно он ее стискивает в руке, но тут же лицо смягчается и в глазах появляется интерес.
– Как вы пришли к тому, чем сейчас занимаетесь?
– О, это у меня с детства. Мы с мамой постоянно что-то плели, вышивали, декорировали, красили. Наши руки никогда не знали скуки. После смерти мамы я решила, что хочу создавать красоту. Так появилась идея моей сегодняшней студии декора. Я довольна, миллионы лопатой не гребу, но на жизнь хватает.
– Отец не поддерживает?
– О нет, – смеюсь, – я уже отдала деньги, которые у него занимала для развития своего бизнеса. Папа гордится мной. – Смущаюсь от пристального взгляда Адама. Вот блин, сижу и разливаюсь тут соловьем о себе хорошей. Звучит как скрытая реклама. Вспоминаю о венке, беру его в руки.
– Не знаю, правда, куда его повесить в вашем доме.
– Найдем место. Самое видное, которое только есть, – улыбается. Я подвисаю от манящего взгляда карих глаз, от этого невообразимого притяжения, которое вновь меня толкает к нему. Я не знаю, что между нами происходит, но каждый раз, когда оказываюсь рядом с ним, меня парализует. Я превращаюсь в какого-то другого человека, которому нужен вот этот мужчина. Нужен – до скрежета зубов. Нужен – до нервной дрожи. И меня это пугает, потому что остатки разума до хрипоты увещевают бежать, бежать без оглядки, если хочу сохранить себя себе. Я всю ночь не спала, перебирая каждую секунду нашей встречи, разгадывая оттенки его взгляда и тембр его голоса.
Моя жизнь слишком пресна, скучна. Я принадлежу обществу с деньгами, так называемой элите. Для меня открыты двери многих известных домов, но у меня нет ни желания, ни потребности контактировать с людьми, которым важен внешний лоск, статус, кошелек. Мне откровенно скучно находиться среди лицемерия, наигранности. Мне тяжело постоянно анализировать слова своего собеседника и думать, предаст он или нет, искренен он со мной или за спиной говорит гадости. Адам – вот загадка.
– Если у вас есть камин, можно над ним повесить или над телевизором. В крайнем случае, можно повесить на входную дверь. – Поспешно передаю венок Адаму, он мельком на него смотрит и отдает Ивану, который вновь неожиданно появляется возле стола.
– Спасибо за чай. Очень вкусный. – Встаю, хозяин дома тоже встает, его глаза мерцают. – С наступающим вас Новым годом.
– Спасибо. Вас так же с наступающим.
Он молча провожает меня до холла, под его равнодушно-вежливым взглядом одеваюсь, откидываю волосы на спину. Мы смотрим друг другу в глаза. Невидимые нити тянут меня в сторону Адама, все то же самое, как вчера. Вновь делаю несколько шагов в его сторону. Замираю перед ним и судорожно делаю несколько вздохов, чтобы заполнить свои легкие до отказа его запахом. Его губы так близко, слишком близко, и порочное искушение толкает меня на безумие – поцеловать в губы. Его дыхание опаляет мое лицо, жар его тела чувствуется на расстоянии, руки уже тянутся к нему, чтобы прикоснуться… Боже, я схожу с ума без причины. Мне все же удается шагнуть назад, вырваться из этого порочного круга или бермудского треугольника, отвести глаза в сторону, вздрогнуть от его шумного вздоха.
– До свидания, – хриплю простуженным голосом.
– До свидания. – Его голос звучит не лучше. Нужно уходить. Срочно, иначе что-то случится. Отворачиваюсь, стараюсь не бежать, но мой уход со стороны, наверное, выглядит побегом. Я последний раз поднимаю глаза на дом, смотрю на мужчину, стоящего на крыльце, и предчувствие подсказывает мне – это последняя наша встреча в этом году, но не вообще.
Глава 7
Адам
Пытаюсь вчитаться в текст, а буквы плывут перед глазами, мысли уносятся совсем не в рабочее русло. Мысли все о ней, о моей девочке. Она была тут. На моей территории. Я мог ее запереть и не отпускать. Мог стереть ее с лица земли, мог подстроить ее гибель, поприсутствовать на спектакле под названием «похороны», пряча довольную усмешку. Я бы выразил соболезнования Щербакову, посочувствовав его горю в связи с утратой единственной дочери. Ее бы все оплакивали, а она находилась бы в моем доме, прикованная к кровати, абсолютная голая. Я бы ее целовал каждую ночь, трахал бы каждую свободную минуту до искр из глаз, до крика. Она бы меня ненавидела, а я бы ее любил. Ненормально, сумасшедше, отчаянно и до полного упоения. Иногда меня пугают собственные чувства к этой девочке. Никогда ничего подобного не испытывал.
Откладываю бумаги в сторону, смотрю на журнальный столик, где лежит ее венок. Я сохраню это украшение, буду помнить, в какой день малышка переступила порог моего дома. Пришла туда, куда никто из посторонних до нее ни разу не приходил. Гостей не люблю, приглашаю очень узкий круг людей, с которыми знаком не один год.
– Адам Сулимович, вам накрывать стол? – На пороге робко топчется Зина, моя домработница. Когда-то я ее подобрал на трассе в одной захудалой кафешке, подарив тем самым новую жизнь.
– Уже пора провожать старый год? – иронизирую, бросая на настенные часы равнодушный взгляд. Семь вечера, за окном темень, еще и снег неожиданно повалил.
– Как вы сами пожелаете.
– Давай ближе к десяти.
– Хорошо, – согласно кивает, тихонько закрывает за собой дверь. Смотрю на черный монитор, пытаюсь побороть свое желание открыть фотографию Дианы. Я ее лицо мог бы вылепить из глины с закрытыми глазами, только вот руки у меня не для этого дела. Сжимаю кулак, рассматриваю костяшки. Когда-то ими я себе зарабатывал на жизнь, потом отстаивал право вести свой бизнес, сейчас только сбиваю пыль с боксерской груши.