Одержимый
Шрифт:
Эта точка зрения вызывает решительные возражения. Опыт капитанов с большим стажем работы и мой собственный свидетельствует о том, что принятие необходимых мер — немедленный выход из района интенсивного обледенения, правильная загрузка судна для увеличения остойчивости, своевременное окалывание судна и другие практические меры — даёт гарантию безопасности работы даже в суровых зимних условиях. Этот опыт, однако, нуждается в практическом и теоретическом обосновании…»
— Такие дела. — Чернышёв медленно и как-то слишком аккуратно сложил листы в папку, пододвинул её Никите и залпом выпил остывший
Теоретическая конференция (Окончание)
— Такие дела, — повторил он, обводя нас глазами. — Чего пригорюнились?
— Минута молчания, — сказал Кудрейко. — Осмыслить надо, Архипыч.
Задумался и Чернышёв, единственный из нас, для которого докладная записка была не просто информацией и поводом к размышлению.
— Сколько льда набрали погибшие траулеры? — спросил Ерофеев.
Чернышёв вздрогнул и непонимающе на него посмотрел. Ерофеев повторил вопрос.
— Судя по отрывочным, весьма приблизительным данным, за тридцать тонн.
— Но этого оказалось достаточно, — напомнил Никита.
— В сильнейший шторм! — Чернышёв насторожился. — А у нас штормик — пять-шесть баллов. Есть разница?
— Есть, но…
— Займись своим делом, Никита, — сказал Корсаков. — Алексей Архипыч, с материалами расследования, в том числе с вашими показаниями, меня ознакомили в Морской инспекции. Картина гибели траулеров ясна: обстоятельства не позволили экипажам своевременно околоть лёд, в первую очередь с вертикальных конструкций. У меня вопрос лично к вам. Известно, что «Семён Дежнев» наряду с другими траулерами находился точно в таких же условиях, как «Бокситогорск»…
— Вопрос ясен, — не дослушав, кивнул Чернышёв. — В том, что «Дежнев» остался на плаву, никакого чуда нет. Первое: аврал я начал сразу же, как только стал обрастать, не теряя ни минуты; весь экипаж, за исключением вахты на мостике, в машине и радиста, двенадцать часов подряд непрерывно окалывал лёд. Второе… помните, я просил Никиту сделать пометку? Дай-ка сюда папку… шведское судно «Титан»… вот: «Главной ошибкой капитана было то, что он решил выравнивать крен не путём околки льда, а перемещением грузов, что и привело к опрокидыванию судна». Итак, второе: когда я понял, что лёд нарастает быстрее, чем мы его сбиваем, я запрессовал все днищевые танки забортной водой, и остойчивость у меня была лучше, чем у многих других. А на «Титане» топливо и воду перекачивали с борта на борт — грубейшая ошибка! — и судно получило резкий крен, выровнять который не удалось. Третье: ход я сбавил до среднего и затем до малого, чтобы уменьшить удар о волну и, следовательно, забрызгивание, благодаря чему хотя и с потерей во времени, но добрался до ледяного поля.
— Почему не все так поступили? — спросил Баландин. — Ведь то, что вы предприняли, совершенно логично! Даже неспециалисту ясно, что…
— Ошибаетесь, Илья Михалыч, — перебил Чернышёв, — далеко не всем и далеко не так уж ясно. Знаете, что такое запрессовать топливные танки забортной водой? Со мной Дед неделю разговаривать не хотел: сутки, а то и больше нужно потом частить танки. Очень неприятная, грязная и нелюбимая работа, Илья Михалыч. Другие рыбу ловить будут, а ты лежи в дрейфе, скреби танки и гляди, как твои соседи трал за тралом таскают и над
— Спасибо, Алексей Архипович, — сказал Корсаков. — Ваша аргументация вполне меня убедила…
— Давно бы так! — откровенно обрадовался Чернышёв. Мне даже показалось, что он еле удержался от мальчишеского желания протянуть Корсакову руку. — Замучаешься с вами, учёными…
— Я не закончил, — холодно возразил Корсаков. — Ваша аргументация совершенно меня убедила в одном: набирать предельное количество льда настолько опасно для судна, что я решительно отвергаю эту идею как ошибочную и даже абсурдную.
Не берусь гадать, что произошло бы в следующую минуту, не загляни в салон Лыков.
— Можно тебя, Архипыч?
— Чего там? — рыкнул Чернышёв. — Говори при всех!
Лыков вошёл, прикрыл за собой дверь.
— Лёд вовсю набираем, — бесцветным голосом сказал он.
— Вот неприятность! — Чернышёв хлопнул себя по ляжкам. — А я только-только собирался на ботдек загорать!
Лыков присел, налил себе чаю.
— Не только ты хочешь загорать.
— Кончай загадки! — повысил голос Чернышёв.
— Федор мутит ребят: кэп, мол, по фазе сдвинулся, сорок тонн набирать хочет.
— Под дверью слушал, сукин сын?! — Чернышёв был до крайности неприятно удивлён. — Говорил, не бери его!
— Мало что говорил, другого не было.
— Где он?
— В кубрике, только сменился. — Лыков положил руку на плечо Чернышёва, который порывался встать, с силой усадил его на место. — Пусть отдохнёт.
— Объявляйте перерыв, Архипыч, — предложил Ерофеев, — нам пора лёд замерять.
— И мне не терпится взглянуть, — поддержал Ерофеева Баландин.
Было решено собраться после обеда.
Я остался в салоне, вымыл стаканы и расставил их по гнёздам. Затем, убедившись, что в коридоре никого нет, извлёк из портфеля магнитофон, провернул ленту назад, нажал на клавиш и облегчённо вздохнул. Все в порядке, запись отчётливая. С тех пор, как на Чукотке я потерял в пургу заполненный блокнот, мне часто мерещится один и тот же кошмар: случайно размагниченная плёнка, сгоревшая рукопись и прочее. Бережёного бог бережёт: две записанные двухчасовые кассеты всегда при мне, намертво зашил их во внутреннем кармане куртки, там же и записная книжка. Это главное моё богатство, лишись я его — считай, пропутешествовал впустую, с моей хилой памятью материала и на пустячный очерк не хватит.
Я спустился в свою каюту, оделся и вышел на палубу.
Море было угрюмое и неспокойное, от него как-то сыро становилось на душе. Беспорядочные волны вызывали смешанную качку, с борта на борт и с носа на корму, ветер швырял холодные брызги в лицо. Необъяснимая ассоциация: сколько лет прошло, но, глядя на море, я всегда вдруг вспоминал Инну. То ли потому, что возникала к себе какая-то сентиментальная жалость, то ли угнетало чувство заброшенности — не пойму, да и разбираться больше не хочу.