Одержизнь
Шрифт:
Вероника промокает губы салфеткой, встаёт из-за стола.
– Странно. Может, Ксавье их позвал? – говорит она и спешит в вестибюль.
Оба доктора вежливо дожидаются её у двери. Ботинки пожилого Люсьена Шабо мокры от утренней росы, он растирает кисти тронутых артритом рук так, будто ему зябко. Тридцатипятилетний скуластый брюнет Франсуа Ламонтань с интересом рассматривает репродукцию «Девочки на шаре» Пикассо на освещённой солнцем стене вестибюля.
– Доброго утра, месье Ламонтань, месье Шабо, – лёгким полупоклоном приветствует их Вероника. – Прошу,
– Доброе утро, мадам Бойер, – вежливо улыбается Ламонтань. – Мы с коллегой сожалеем, что нарушили ваш покой без предупреждения. Срочное дело.
– Что-то насчёт Амелии? – напряжённо спрашивает Вероника.
– Видимо, да, – отвечает доктор Шабо. – Мадам Бойер, нам необходимо поговорить с вами и вашей дочерью. Вчера в госпиталь доставили более трёх десятков детей с точно такими же симптомами, как у мадемуазель Амелии.
Вероника бледнеет.
– Пройдёмте в кабинет моего отца, месье, – предлагает она докторам. – Амелия заканчивает завтрак. Я провожу вас и приведу её.
– Всё, мадемуазель Каро, можете одеваться.
Доктор Ламонтань вежливо улыбается, протягивает девочке платье. Амелия сердито зыркает на него, подтягивает трусы чуть ли не до подмышек и прячется за Веронику. Врачи отходят к окну, вполголоса обмениваются несколькими фразами. Шабо кивает, Ламонтань разводит руками.
– Прошу прощения?.. – окликает их встревоженная Вероника.
– Да, мадам Бойер, извините. У нас с месье Шабо своего рода консилиум. Ситуация, сами понимаете, весьма нестандартная.
– Понимаю, – нервно отвечает молодая женщина, помогая Амелии надеть платье и ловко шнуруя лентой корсаж. – И меня это волнует куда больше, чем вы думаете. Вы что-то выяснили? Что дал осмотр моей дочери?
Люсьен Шабо прячет скрюченные пальцы в карманы поношенной куртки, склоняет голову к плечу.
– Мадам Бойер, всё как и в прошлый раз, – успокаивающим тоном начинает он. – На вид ваша дочь абсолютно здорова. Здорова соматически.
– Телом, – поясняет Ламонтань.
– Именно. Тогда, в госпитале, я думал о самом плохом – опухоли в голове девочки. И не решился озвучить свою гипотезу. И правильно сделал. Когда вчера ко мне повалили испуганные родители, таща спящих или полусонных после приступа детей, я исключил вариант опухоли у Амелии полностью.
Вероника внимательно слушает. Дочь стоит рядом, обхватив её руками за талию и спрятав лицо у матери на животе. Всё время, пока её осматривали доктора, она пыталась что-то им рассказывать, и Веронике пришлось несколько раз её одёрнуть. И теперь Амелия молчит и дуется.
– Я выдвинул версию о массовом психозе, – вступает в беседу Ламонтань. – Или гипнозе, но здесь одно «но»: невозможно загипнотизировать одновременно три с лишним десятка человек, находящихся вдалеке друг от друга. Дети, поступившие в госпиталь, живут в самых разных районах города. Значит, остаётся версия отравления неизвестным веществом. Что-то психотропное.
– Простите, что? – оторопело переспрашивает Вероника.
– То, что проникает
Люсьен Шабо качает головой, грозит пальцем:
– Нет, уважаемый коллега, нет и ещё раз нет! Из известных с древности веществ ни одно не способно заставить разных людей видеть и говорить одно и то же! Это что-то принципиально новое. Возможно, микроспоры. Вероятно, вирус. Мадам Бойер, я считаю, что в заново рождённом мире могло появиться нечто неизвестное. И дети оказались восприимчивее всех.
Амелия чуть поворачивает голову, косится на врачей одним глазом и обиженно заявляет:
– Ничего-то вы не понимаете. Это одержизнь. Сами вы люцинации.
– Амелия! – возмущённо фыркает Вероника.
Девочка отступает на шаг, сердито топает ногой:
– Никогда меня не слушают! Думаете, я глупая? Сами такие! Я больше вас знаю, вот!
Врачи обмениваются взглядами, оба снисходительно улыбаются. Ламонтань присаживается перед воинствующей малышкой на корточки:
– Мадемуазель, если вы нам поможете разобраться – с меня кулёк конфет, – предлагает он.
Амелия молчит, буровя его недобрым взглядом.
– Вот вы, месье Франсуа, точно ничего не знаете. Вам это не вылечить. И будет только хуже! – выдаёт она отчаянно и гордым шагом покидает комнату.
Доктора сдержанно смеются, и Ламонтань сообщает Веронике:
– Суровая у вас дочь, мадам Бойер! Вся в отца.
– Моего в ней ничего нет, – сдавленно отвечает молодая женщина. – Я её только вырастила.
– А биологическая мать?
Вероника одаривает его таким тяжёлым взглядом, что Ламонтань предпочитает не развивать тему дальше. Он извиняется за некорректный вопрос и спрашивает о здоровье хозяйки дома.
– Удовлетворительное, – прохладно отвечает она. – Месье, я хотела бы услышать, что вы намерены дальше предпринимать.
– А уже предпринимаем, мадам Бойер.
Доктор Шабо присаживается на край стула, по-стариковски опираясь ладонями о колени.
– Все заболевшие дети изолированы и находятся под круглосуточным наблюдением. Никто из медиков пока не видел приступов у больных, потому следят за ними особенно тщательно. Я рекомендовал забрать под наблюдение и Амелию, но…
– Нет, – твёрдо отрезает Вероника.
Люсьен Шабо кивает седой головой:
– Я знал. И я не могу вам приказать, увы. Но именно мадемуазель могла бы многое прояснить в ситуации. Я вижу, ей о себе и своём недуге известно больше, чем нам.
– Как она это назвала? – задумчиво спрашивает Ламонтань. – Одер… жизнь?
В кабинете душно, но Вероника мёрзнет. Нервно потягивает рукав, стараясь спрятать пальцы. Ей всё кажется, что за разговором с докторами кроется что-то нехорошее. Но что – она не может уловить. Сидя в кресле с высокой спинкой здесь, в кабинете отца, наедине с двумя малознакомыми мужчинами, Вероника чувствует себя беззащитной. Будто она мышь, вокруг которой ходят два сытых кота.