Одесситки
Шрифт:
Деда положили в очередной раз в больницу, бабушка каждый вечер к нему ездила. Мама поздно приходила, я была предоставлена сама себе. Главное было раньше мамы прийти домой. И всё в ажуре. В начале июля бабушка тоже себя плохо почувствовала, её рвало, и кончилось всё тем, что её прооперировали в хирургическом отделении Херсонской больницы. Уход за бабушкой лёг на мои плечи, и наши прогулки с Витькой Ксензовским прекратились. Я несколько раз прилетала на своей «лайбе» в городской сад, но его там не было. Он с родителями уехал куда-то отдыхать. Все куда-то поразъехались, кто на дачу, кто в пионерский лагерь. Да и у меня не было времени и желания веселиться.
Ночью я услышала, что мама стонет, я сбегала на кухню, на ведро. Но когда включила свет,
— Оля, зови тётю Надю!
Тётя Надя быстро оделась, сказала, чтобы я замолчала, и побежала за мной. Меня она выгнала за дверь, потом сама побежала вызывать «скорую помощь». Я хотела что-нибудь сделать для мамы, дать чай или воду, но она ничего не хотела, только повторяла: «Оля! Будь умницей, Оля, будь умницей! С утра иди на станцию, тебе помогут. За бабушкой смотри, Алке ничего не пиши, не сообщай, пусть напрасно не волнуется, всё равно ничем не поможет. А ты справишься. Я скоро вернусь». Уже светало, когда приехала «скорая» и увезла маму куда-то на Молдаванку в еврейскую больницу, в гинекологию. Первый раз в жизни я осталась одна, совсем одна. Закрыла нашу комнату и пошла на мясо-контрольную. Там все охали и ахали, собрали мне корзину продуктов, дали десять рублей, и я помчалась домой готовить обед.
Первый раз мне пришлось разжигать примус, сварить бульон и компот, крутить котлеты. Ещё покормить двоюродного брата Олежку, поскольку его мама Гандзя, первая Ленькина жена, была на работе. Пришлось облачиться в бабушкин белый халат, в котором она обычно навещала деда, и рвануть в больницу. Вид бабушки был ужасен. Ей кроме аппендикса удалили жёлчный пузырь, из живота торчала трубка. Бабушка была жёлтого цвета, всё тело, как воск. Даже белки глаз пожелтели.
— А где Аня? — первым делом спросила бабушка. Пришлось соврать, что мама поехала к деду.
— Не пугайте деда, придумайте что-нибудь.
После больницы я помчалась к дядьке Леониду Павловичу. Его, как всегда, дома не было, но Жанночка здесь же собрала что было, и сама полетела к дедушке. На первую жену дядьки рассчитывать не приходилось. Правда, когда я вернулась от Жанки, на лавке меня поджидала Гандзя.
— Что у вас ещё случилось?
— Ты же всё и без меня знаешь, что спрашиваешь?
— Мне некогда по больницам бегать, я работаю. И у меня маленький ребёнок, между прочим, я сама кручусь, как могу.
Я так устала, что ничего не ответила. Пошла домой, закрылась, наревелась и уснула. Под утро проснулась от голода. Посла прямо из кастрюли мутный бульон, пыталась ещё уснуть, но ничего не получилось. Перестирала с вечера замоченные бабушкины пелёнки, вывесила их в палисаднике. Потом сварила вторую половину курицы, еще компота, разлила по банкам для мамы и бабушки. Тётя Надя обещала поехать к маме в больницу, меня бы туда всё равно не пустили. Эти две недели пролетели, как один день. Разнообразие вносили только письма Алки, в которых она описывала во всех подробностях город Калининград, родину какого-то Канта, прекрасный зоопарк, старинные замки. В конце письма она требовала, чтобы я ответила ей, что из заданного ею мне прочитать, я уже осилила, а то, когда она вернётся, мне будет ой-ё-ёй... Отписать ей правду не поднималась рука. Вдруг ещё сорвётся с места и примчится, пусть хоть она закончит нормально институт. Так я бегала с утра на базар, потом готовила, потом к бабушке в больницу, полностью за ней ухаживала. Женщины в палате восторгались мной, но измученная болезнью бабушка просила не перехваливать. Бабушка плохо шла на поправку. Никак не могли врачи сбить у неё температуру. Она очень обессилила, не могла даже подняться. Приходилось два раза в день у неё бывать, чтобы не допустить пролежней. И настроение у неё было подавленное.
Гандзя припёрлась навестить свекруху и с ходу выпалила ей: «У вашей дочки климакс, её почистили, и там не всё в порядке, она уже как вторую неделю в больнице». Так что и мне пришлось признаться и поведать, что случилось с мамой. Да ещё Ленька невесёлые сведения сообщил о деде. Дедушка умирал в больнице водников недалеко от Куликова поля. Однажды Ленька приехал за мной под вечер. По совместительству он был ещё моим крёстным, но это была тайна для окружающих, мы даже Гандзю в эту афёру не посвящали. На милицейском мотоцикле я, сидя в люльке, Лёнька сзади мотоциклиста, с ветерком проехали через центр города к дедушке в больницу. Тихо прошли длинным коридором. Сначала в палату зашёл дядька, а я осталась ждать под дверью. Мне было очень страшно, сердце колотилось, я всё время сглатывала слюну, даже появился какой-то водянистый насморк. Ждать пришлось довольно долго, потом Лёнька позвал меня. На каких-то ватных ногах я приблизилась к койке, на которой лежал мой дедушка.
Бедный дедушка, как он изменился, он просто высох. Я увидела, что край ворота его нижней рубахи в крови. Но Лёнька меня предупредил, чтобы я не закатывала никаких истерик. Я пыталась улыбнуться, нагнулась поцеловать его, но он только головой покачал, что не надо этого делать. И попытался взять мою руку своей ослабевшей холодной и пожелтевшей рукой. Больше живым я своего деда не видела. Через две недели вернулась мама из больницы. Она тоже похудела, осунулась и постарела. Мне стало легче и веселей. Мама ещё целую неделю не ходила на работу, лежала дома. А я ухаживала за ней и бегала к бабушке в больницу.
Свой тринадцатый год рождения я отметила трудовым подвигом. Все крутили компоты, делали заготовки на зиму. Я тоже подсуетилась и под чутким руководством сжалившейся надо мной соседки закрутила для нашей семьи восемь литровых банок компота ассорти из слив, яблок и вишен. С этого года мы тоже подсели на это хобби, но занимались этим только я и Алка. Сестра вернулась с практики в день смерти деда. Сначала разоралась, что её никто не встретил, но, узнав, что случилось, бросила свой чемодан и помчалась к деду. Но не успела... Потом поехала к бабушке и привезла её домой. Так решила бабушка, она захотела попрощаться с дедом. Нашего дедушку с почестями хоронили из порт-клуба. Гроб стоял в том же зале, где стоял рояль, на котором я играла всего два месяца назад свой концерт. Порто-флотовцев было много, да и наших с Коганки немало. Только бабушка не могла приехать, и гроб подвезли к дому, пытались бабушку вывести, но она потеряла сознание. Так с дедушкой и не попрощалась.
Длинная процессия двигалась за грузовиком, в котором находился обитый красной материей гроб с телом деда. Впереди несли его награды, потом венки, следом медленно шли провожающие, и замыкал всё это шествие оркестр. Звуки траурного марша разрывали душу, все плакали. Даже чужие люди на улице стояли вдоль тротуаров и смотрели, вытирая глаза. Все сетовали, что дедушка ещё совсем молодой мужчина, ему исполнился всего только 61 год. О той трехкомнатной квартире, которую мы отмывали на 7-й станции Большого Фонтана, старались не вспоминать. Алка прямо заявила, что специально ждали смерти деда, чтобы вычеркнуть его из очереди и не дать квартиру. Её распределение в институте добило маму. Она и так еле таскала ноги. Куда ехать? Выбор «замечательный», от Певека до Диксона. Девчонки, которые вместе с Алкой заканчивали институт инженеров морского флота, повыскакивали замуж. А наша героиня, тридцать девять килограммов живого веса, с вечным насморком от соляного склада должна ехать по назначению на Крайний Север, оставив больных бабушку, мать и младшую сестру.
Все мои «гульки» в городском саду, новые друзья и первый мальчик, предложивший мне дружбу, вылетели у меня из головы. Кроме того, я была не их поля ягода. Ещё летом, куда ни шло, жарко, все в сарафанчиках, а осенью все выпендрились в обновки. Да какие! Олька длинная из Пассажа, та вообще выглядела потрясающе. Наверное, вещи своей мамы понадевала и воображала. Я не только больше в горсад не ходила, но и старалась в школе на переменках не выходить в коридор, избегала любых встреч с Витей Ксензовским.