Один день диверсанта
Шрифт:
Он незаметно косился по сторонам, выискивая ещё куски хлеба для своих карманных колбасок, а заодно смотрел на их недовольных владельцев. Гозберг любил эти полчаса во время приёма пищи, можно было подумать о чём-то своём, помечтать, расслабиться, никто тебя не торопит.
За столом все поели и пошли на выход. Гозберг посмотрел по сторонам и достал из кармана растворимый кофе в плёнке из-под пачки сигарет. Он его насыпал прямо себе в рот, примерно около трёх столовых ложек, и запил морсом. Потом достал из другого кармана ампулу с йодом, накапал несколько капель на кусок хлеба, съел и опять запил морсом.
Гозберг
Гозберг предпочитал только йод и кофе, в отличии от наркоманов, которые капают обычный канцелярский клей себе в нос и таким образом пытаются закосить от работы. Но Гозберг хорошо знал местных врачей, у которых на такие детские наркоманские уловки отличный нюх, а вот йод и кофе в желудке уже не унюхать. Гозберг встал, оделся и пошёл в медсанчасть.
На улице всё также было ещё темно, только прожектора направо и налево разрезали исправительный центр. Гозберг, даже не глядя на часы, знал, что скоро начнётся развод на работу. В исправительном центре много примет по которым можно определять который сейчас час, вплоть до минуты.
Третий отряд, который не работает за пределами исправительного центра, идёт навстречу в столовую. Старый библиотекарь идёт в свою электронную библиотеку центра, он, как всегда, радеет за проведение культурно-массовых мероприятий и каждый месяц устраивает день книги, естественно электронной. Шнырь заведующего столовой Сахаровича бежит с пакетом в дежурную часть, жратву младшим инспекторам отдела режима опять потащил, чтобы не крепили исправленцев, работающих в столовой.
Прапорщик Алексеев опять идёт по обходу, о, надо от него спрятаться, а то оформит за передвижение вне строя. Как Гозберг, второй раз за день, от него под оперативной легендой уйдёт? Исправленцы вокруг, сольют, как пить дать, что отпустил. Гозберг забежал за угол трёхэтажки и стал ждать, когда Алексеев пройдёт мимо.
Гозберг знал, что Алексеев принципиальный, он хоть и с операми вместе работает на одно дело, но свою режимную работу чётко знает. Он нарушителя никогда не пропустит и при возможности любого в изолятор посадит. Некоторые даже не обращают внимания на исправленцев, как будто слепые, но не Алексеев, от того его все и боятся. Для него правила внутреннего распорядка исправительного центра – это святое.
Гозберг подошёл к медсанчасти и вспомнил, что Эстонец из третьей локалки обещал ему триста граммов кубинского табака. Он вчера посылку получил, вот и начал продавать табак своим близким. Так, сейчас к нему пойти или потом? Дадут больничный или нет? Если дадут, то сразу пойду к Эстонцу, а если не дадут, то тогда я не успею к нему по-тихому сбегать, так как надо будет ещё и на развод успеть.
Эх, табак у Эстонца очень хороший, крепкий, чёрный, со вкусом чернослива. Гозберг закрутился на крыльце медсанчасти, но решил оставить Эстонца на вечер, так как за прилюдное опоздание на работу, его уже точно никто не отмажет от изолятора.
В медсанчасти, как всегда, чистота и порядок, всё что здесь может быть, всё абсолютно белое. Гозберг,
В медсанчасти была тишина. Гозберг рассматривал стены, потолок, большие настенные часы со стрелками, ослепляющие длинные лампы дневного света и плакаты про охрану своего здоровья. Потом он начал изучать свою одежду, суточную небритость и одну зазубрину на ногте. Эх, хорошо, сидишь и ничего не делаешь, завтра выходной и баня по графику. Кстати, надо сразу к парикмахеру зайти, а то за две недели оброс уже, хоть тут красоваться и не перед кем, но чистоплотность никто не отменял.
Потом Гозберг вспомнил референдум на Украине и того дебильного врача, который у него вытащил из задницы осколок от фугаса и отправил дальше воевать с Россией. Вот тварь, а мог бы дать отлежаться неделю, а только потом в бой отправить, козёл он в общем. Да-а, дела, он тогда вообще всех раненых воевать отправлял, перебинтует, обезболивающее вколет и в окопы. А куда им? Конечно, половина оппозиционеров в плен сдались. Медицинской помощи нет, патронов нет, поддержки западной нет. А может этот врач вообще на Москву работал?
Эх, сейчас бы две, три недели просто бы полежать в больнице и от работы отдохнуть, от которой кони дохнут. Три раза в день куриный бульон хлебать да кашу молочную есть, блин, как я забыл, у меня же в кармане ещё восемь жареных колбасок…
– Следующий. – громко сказали из кабинета.
Гозберг оглянулся и понял, что эти двое исправленцев уже ушли и наступила его очередь. Он зашёл в кабинет, где находился дежурный врач Колистратов Александр Александрович. Он сидел за белым столом в новом чистеньком белом халате, шарлотке и что-то печатал на компьютере.
– Здравствуйте гражданин начальник, исправленец Гозберг.
– На что жалуетесь Гозберг?
– Александр Александрович я наверно заболел, ломит во всём теле, голова кружится и как-то в груди болит, второй день себя неважно чувствую.
– Ну что же, посмотрим, на кушетку присаживайтесь. – сказал Колистратов, достал из шкафчика ватную салфетку и медицинский пирометр. – Лоб протрите и не двигайтесь.
Гозберг сел на кушетку, протёр лоб салфеткой и неподвижно замер. Колистратов включил пирометр, поднёс его на расстояние около пяти сантиметров ко лбу Гозберга и стал ждать. Через минуту пирометр запищал.
– Тридцать шесть и восемь. – сказал Колистратов, глядя на пирометр. – Рот откройте.
Гозберг открыл рот и высунул язык, эх, подумал он, надо было на подъёме съесть кофе и выпить йод, мало времени прошло, не успела ещё обманка сработать.
– Тут тоже всё нормально, раздевайтесь до пояса.
Гозберг разделся, Колистратов его послушал, но тревожащих симптомов не обнаружил. Потом он померил давление, но оно Гозберга тоже подвело, так как было оно как у космонавта.
– Гозберг, Вы приходите вечером после работы, сейчас я освобождение дать не могу, так как Вы совершенно здоровы, а почему вчера вечером не пришли?