Один день солнца (сборник)

Бологов Александр Александрович

Еще до начала уроков дождь кончился. Солнце, словно возвращая долг, ровно разливало тепло по мостовым и крышам. Но пар не поднимался, как это было летом, от залубенелой земли, — синие лучи света будто скользили по ее поверхности. Деревья стояли сочные, разнотоновые: одни едва тронутые янтарной желтизной, другие — налитые живым пламенем. Пышен был их убор, настолько пышен, что казался неестественным. Однако в безветренном трепете листьев уже видна была их обреченность.

Генька не видел деревьев, но видел солнце — и

радовался. Он бежал, и на душе у него было светло и легко. Может, в школе дела шли хорошо или он что-то такое придумал… Он взялся за щеколду и хотел что-то крикнуть, но не крикнул и выпустил из пальцев холодную железку. Сердце его, которого он до этих пор никогда не чувствовал, тонким звоном отозвалось на щелк запора. И, совершенно отчетливо услышав этот звон и сильно испугавшись его, Генька шевельнул губами и произнес первое слово. Оно открыло калитку, перенесло его во двор, к конуре, потом бросило к сараю…

— Тайфу-у-у-ун! — повисло оно над ущербными кустами и пожухлой травой, над выгоревшей и вымытой дождями толевой крышей сарая, над протертой на сгибах клеенкой, укрывшей собачий дом.

Генька несколько раз обежал сад. Одежда его намокла. Он долго всматривался в темноту под порогом, влез на чердак — он как-то втаскивал на руках собаку туда, — сдвинул в сторону часть поленницы. Всякий раз, когда в сознании возникало место, где могла оказаться пропавшая собака, он с полной надеждой устремлялся туда и звал ее…

— Тайфу-у-у-ун… — сказал он наконец в последний раз и остановился. Он не плакал — плакал позже, на другой, третий, четвертый день, — беда была горше слез. С трудом, со стоном втягивал в сжавшееся горло воздух. Горло словно перегородили чем-то, и эту перегородку никак нельзя было преодолеть.

— Да не я, господи, пропади она пропадом. Не я… — говорила л утирала слезы мать.

Всю ночь она слышала всхлипы за перегородкой, где спали дети. Иногда ей удавалось забыться коротким сном, но всхлипы и шепот сдергивали тонкую пелену забытья, и она сама вздыхала, ворочалась и покашливала, чтобы за перегородкой утихли. Мысленно она уже много раз накричала на детей, прошла к ним и, как иногда это делала, отшлепала легкой рукой поднятые коленками одеяла. Но подняться так и не решилась. Утром, встав не вовремя, чего с нею давно не случалось, она забеспокоилась о сыне, но того уже не было дома. Он долго не возвращался с уроков, и мать отправила за ним сестренку. В школе Геньки не было, он и не приходил туда в этот день. К вечеру в калитку стукнул дядя Илья…

А Генька побывал в том месте, где впервые встретил свою собаку, обежал соседние улицы и открытые дворы. Он все дальше и дальше уходил от своего дома. Ему казалось, что встречные люди, по крайней мере некоторые из них, могли знать о его собаке или даже видеть ее. Он спрашивал их, но люди, с видом, будто им ничего не известно, пожимали плечами

и шли своей дорогой. И тогда он направился к Тишану. С тем был лишь один из его команды — длинный.

— Не видели мою собаку? — спросил у них Генька.

Тишан долго смотрел на него, что-то соображал, и у Геньки затеплилась отчаянная надежда. Он подумал, что Тишан, в сущности, может быть, совсем не плохой человек, совсем не плохой… Может быть, он даже человек добрый и честный… И зря он считал, что…

Тишан повернул голову и посмотрел на своего тощего дружка и — «ха-ха!»— вдруг засмеялся.

— Ха-ха-ха! — хохотал он, вытянув вперед палец и откинув голову. — Своего кабыздоха ищет!.. Ха-ха-ха! Я увел!.. Скажи ему, — обратился он к длинному. — Собачеям отдал, на живодерню. Он же у тебя без номера, бродячий!..

«Он же без номера!.. У собачеев!..»— неслось вслед побежавшему Геньке.

— Да не я, господи… Не я… — говорила Илье и утирала фартуком глаза мать. Она сжимала в кулаке градусник и чувствовала, как он остывает в ладони.

Генька лежал на материной кровати. Он шевелил губами и морщился. И мать морщилась и вытирала фартуком лицо. Дядя Илья сидел у окна, и трогал рукой нездоровую ногу, и глядел на улицу.

Жар у Геньки держался четыре дня. На пятый температура спала, и Генька вышел во двор.

Школа, где он учился, была старой. Окна их класса на первом этаже шли вровень с ростом Генькиной сестренки, так что она, привстав на носки, могла даже заглянуть внутрь помещения. В этот раз она так и сделала: вытянулась на цыпочках, прижалась подбородком к нижнему карнизу окна и, сдерживая быстрое дыхание, глянула в туманную глубину класса. Все были заняты делом, и никто не обратил на нее внимания, кроме брата. А он встрепенулся, вытянул шею и впился глазами в маленькое лицо за стеклом.

— Выйди! — поманила сестренка рукой. — Я тебе скажу… Да не могу я в окно!.. Выйди!..

Она видела, как Генька поднял руку и встал, что-то говоря учительнице и показывая в сторону окна. Девочка пригнула голову и, крадучись, заторопилась ко входу.

— Собаку нашли! — выпалила она, едва Генька появился в дверях. — Мамка говорит…

Но брат не мог услышать ее дальше: теплая сила подняла его и земля понесла как на руках — быстрее, быстрее!

«Миленькая моя… Соба-ачка моя…»

Он миновал калитку. «Та-ам…»— показала рукой мать, и Генька вбежал в комнату и увидел собаку…

Только это был не Тайфун. Это был маленький желтый щенок, с беззаботной, непуганой мордой. Он уперся дрожащими лапами в пол, потянулся, выгнув жидкую спинку, и зевнул.

…Из глаз Геньки текли слезы. Правда, это были другие, не вчерашние, не прошлые слезы, но они, как капли с горячей свечки, катились и катились на золотистую шерстку щенка…