Один год
Шрифт:
– Какой ты муж, – сказала Клавдия, – так, мальчишечка!
Они подошли к дому. На крыльце в рубашке «апаш» сидел Федя Гофман, курил папироску и глядел на небо. Жмакин обошел его, как будто он был вещью, и вошел в сени. Навстречу с грохотом вылетел Женька и, как когда-то, повис на Жмакине. Потом вышел Корчмаренко и спросил у Клавдии мимо Жмакина:
– Нашла?
– Нашелся, – розовея, сказала Клавдия.
Женька робко заговорил со Жмакиным. Он, видимо, ничего не знал. Появилась бабка. Увидев Жмакина, она увела его в кухню и, называя Николаем – по старому паспорту, – стала упрашивать записаться с Клавдией.
– Баб, не мучай его. Лешка, ты еще живой?
– Живой, – смеясь, отвечал он…
А бабка плакала и, утирая слезы концами головного платка, говорила ему, как сохнет и мучается без него Клавдия и что, какой он ни есть человек, пусть женится и дело с концом, а там будет видно.
– Эх, бабушка, – сказал Жмакин, – недалекого вы ума женщина. Что, я не хочу жениться? Если жизнь сложилась так кошмарно, при чем здесь я?
До ужина они сидели с Клавдией в ее комнатке и тихо разговаривали у открытого окна. Потом Клавдия принесла лампу и ушла собирать на стол, а он взял с подоконника книгу и тотчас же нашел в ней телеграмму на Клавдин адрес. Телеграмма была Клавдии, а подпись такая: «Целую. Жмакин». «Что за черт, – подумал он, – когда это я депеши посылал?» В книге была еще одна телеграмма, а в ящике и на полочке под слоником целая пачка телеграмм, и все подписанные Жмакиным. Он совершенно ничего уже не понимал и все перечитывал нежные и ласковые слова, которые были в телеграммах. «Это кто-то другой под меня работает, – вдруг со страхом подумал он, – это она с кем-то путается, это она вкручивает, что ли?»
Вошла Клавдия. Лицо у него было каменное. Она поглядела на него, на телеграммы и вспыхнула. Никогда он не видел таких глаз, такого чистого и в то же время смущенного взгляда.
– Это что? – спросил он и постучал пальцем по столу.
– Ничего, – сказала она.
– Это что такое? – опять громче спросил он.
– Дурной, – сказала она и, глядя ему в глаза, добавила: – Это я сама писала.
– Как сама?
– А сама, – сказала она, – не понимаешь? Сама. Чтоб они все не думали, будто ты меня бросил. Я ж знаю, что ты не бросил, – быстро сказала она, – я-то знаю, а они не знают. И еще я знаю, что ты, кабы догадался, такие телеграммы обязательно бы посылал. Или нет?
Румянец проступил на его щеках.
– Да или нет?
– Я не знаю, – сказал он.
– А я знаю, – ответила она, – я все знаю. И когда я, бывало, помню, все про тебя думала, так читала эти телеграммы…
Он молчал, опустив глаза.
– Пойдем, – сказала она и взяла его за руку. – Идем, там картошка поспела.
И они пошли в столовую, где вроде ничего не изменилось, но в общем изменилось все. Как будто бы так же, как тогда, зимой, лилась густая музыка из приемника, но почему-то все было немножко иначе. Жмакин посмотрел на приемник внимательно – нет, это был тот же приемник и стоял на том же месте. Женька, совершенно как в ту пору, размешивал какую-то дрянь в пробирке – занимался опытами по руководству «Начинающий химик», но и опыты выглядели иначе. На том же самом стуле с газетой в руке сидел Корчмаренко, но выглядело это не так, как раньше.
«Ах, вот оно что! – внезапно догадался Жмакин. – Я не боюсь больше! Я теперь ничего не боюсь, вот в чем все дело!»
Еще раз Балага
К ужину подавали рассыпчатый отварной картофель в чугунке, сельдь, залитую прозрачным подсолнечным маслом и засыпанную луком, и для желающих водку в тяжелом старинном графине. Старик Корчмаренко со значительным видом налил сначала себе, потом Жмакину, потом вопросительно взглянул на Федю Гофмана. Не отрываясь от газеты, Федя Гофман накрыл свою рюмку ладонью.
– Читатель, – сказал Корчмаренко.
Женька влюбленными глазами разглядывал Жмакина. Окна были открыты настежь, – в комнату с воли вливался сырой вечерний воздух. Протяжно и печально замычала в переулке корова. Гукнул паровоз. Старуха с хлопотливой миной на лице подкладывала Жмакину побольше картошки. Все молчали. Федя Гофман стеснял и Клавдию и Жмакина, может быть безотчетно он стеснял и других. На лице у него было написано недоброжелательство, а встретившись нечаянно глазами со Жмакиным, он покраснел пятнами и на висках у него выступил пот.
– Ну что ж, – сказал Корчмаренко, – выпьем по второй.
– Можно, – сказал Жмакин.
С третьей рюмки он на мгновение захмелел и сказал в спину уходившему Феде Гофману:
– А вы на земле проживете, как черви слепые живут, ни сказок о вас не расскажут, ни песен о вас не споют.
Федя дернул плечами и скрылся, а Корчмаренко спросил:
– Чего это случилось, а?
– У нее спросите, – ответил Жмакин, кивнув на Клавдию. – Она знает.
– Ладно, – сказал Корчмаренко, – потом на крылечке отдохнем.
Клавдия ушла к дочке, Женьку услали спать, а двое мужчин вышли на крыльцо курить табак. Корчмаренко молчал, пуская дым к светлому небу. Жмакин подозвал Кабыздоха и почесал ему за ухом. В соседних домах уже не было света, все тише и тише становилось в поселке, только собаки порою побрехивали да гукали на Приморке паровозы.
– Но, Жмакин? – спросил наконец Корчмаренко неуверенным голосом.
– Чего – но? – отозвался Алексей.
– Как вообще дела?
– Да никак, – сказал Жмакин, – в правительство пока что меня не выдвинули. На сегодняшний день.
– А я думал, выдвинули, – сказал Корчмаренко. – Незадача!
– То-то, что нет, – подтвердил Жмакин. – Нет и нет!
Помолчали.
Корчмаренко притворно зевнул.
– Спать, что ли, пойти, – ненатурально предложил он.
– Можно и спать, – согласился Алексей.
– Ой, Жмакин, – кашляя, сказал Корчмаренко, – не выводи меня из себя.
– Да ну там, – усмехнулся Жмакин, – как это я вас вывожу?
– Воруешь?
– Нет.
– Работаешь?
– Да.
– Хорошо работаешь?
– А зачем хорошо работать? – понемножку раздражаясь, сказал Жмакин. – Это нигде не написано, что надо хорошо работать.
– Значит, филонишь?
– Филоню. Вы же знаете, какой я несерьезный человек!
Молча и быстро они поглядели друг на друга.
– У, подлюга, – жалобно сказал Корчмаренко.
Жмакин рассмеялся, отпихнул от себя собаку и встал.
– Если я такой уж распоследний негодяй, – щурясь на Корчмаренко, сказал он, – если я, по вашему мировоззрению, только и могу, что филонить, то зачем вы все коллективно за меня поручились и к самому товарищу Лапшину ходили? Думаете, Жмакин не знает? Жмакин на большие километры под землей видит – вот какой он человек, этот самый Жмакин.