Один лишний труп
Шрифт:
Из темного проема возникла фигура девушки — словно ласточка в черно-белом одеянии, она летела к арене с развевающимися золотистыми волосами. Она спешила, позабыв обо всем на свете, подхватив юбки чуть ли не выше колен, а за ней, задыхаясь и заметно поотстав, пыталась поспеть другая молодая женщина. Запыхавшаяся Констанс из последних сил умоляла свою госпожу остановиться и вернуться домой, но Элин ее не слушала. Со всех ног бежала она туда, где в схватке не на жизнь, а на смерть сошлись оба ее поклонника. Она не смотрела по сторонам, и только вытягивала шею, стараясь разглядеть происходящее на арене поверх множества голов.
— Брат Кадфаэль, что это? Что он наделал? И ты — ты знал и не сказал мне!
Если бы Констанс не пошла в лавку за мукой, я бы так ничего и не узнала...
— Тебе здесь не место, — проговорил Кадфаэль, прижимая к груди дрожащую и задыхавшуюся девушку, — ты ничем не можешь ему помочь. Я обещал ему, что не скажу тебе ни слова. Он не хотел, чтобы ты приходила сюда, незачем тебе на это смотреть.
— Нет! Я останусь! — пылко возразила девушка. — Неужели ты думаешь, что я могу уйти и оставить его одного? Но скажи мне, — голос ее звучал умоляюще, — это правда — то, что говорят в городе? Что он обвинил Адама в убийстве этого юноши? И что доказательством послужил кинжал Жиля?
— Да, это правда, — подтвердил Кадфаэль.
Девушка неотрывно смотрела на арену, где, со свистом рассекая воздух, вновь и вновь сталкивались с лязгом стальные мечи. В ее больших глазах читалась растерянность.
— И это обвинение — оно справедливо?
— Истинно так.
— О Господи! — воскликнула девушка, не сводя зачарованного взгляда с ристалища. — Он такой хрупкий... как же ему тяжело сейчас приходится... Ведь он чуть ли не вдвое меньше своего соперника — и решился на такое! О брат Кадфаэль, как ты это допустил?
«Теперь, — со странным облегчением подумал монах, — я хотя бы знаю, кто из этих двоих для нее „он“. До сих пор я не был в этом уверен, а может быть, и она тоже». Вслух он сказал:
— Если тебе хоть раз удастся заставить Хью Берингара отказаться от принятого им решения, обязательно расскажи мне, как ты этого добилась. Правда, я сомневаюсь, что твой способ убеждения сгодится для меня. Он сделал свой выбор, девочка, и у него были на то свои, достаточно веские резоны. Нам с тобой остается лишь примириться с этим.
— Но если мы поддержим его, — страстно произнесла Элин, — то непременно придадим ему сил. Я буду молиться за него, и поверь, я могу быть терпеливой — только подведи меня поближе: я должна все видеть!
Она порывисто устремилась к ристалищу, но Кадфаэль удержал ее за руку.
— По-моему, — промолвил монах, — будет лучше, если он тебя не увидит. Сейчас не время!
— Он меня не увидит, — у Элин вырвался горький смешок, — не увидит, пока я не брошусь между мечами, а я так и сделаю, если меня не пропустят... — Она умолкла, и у нее перехватило дыхание. — Нет! Я не настолько безрассудна. Единственное, что в моих силах, — это молча смотреть и ждать.
Выходит, несмотря ни на что, внутренне усмехнулся Кадфаэль, женщины нынче не желают довольствоваться той ролью, которая отведена им в этом мире, где властвуют мужчины.
Он отвел девушку на более высокое место, откуда она в облаке сверкающих на солнце золотистых волос могла без помех видеть полное беспощадной решимости лицо Берингара. Кончик его меча уже был обагрен кровью, но у Курселя была всего лишь оцарапана щека, тогда как на рукаве Берингара расплывалось
— Он ранен, — горестно простонала Элин и, изо всех сил стараясь не закричать, засунула в рот маленький кулачок и впилась зубами в стиснутые пальцы.
— Это пустяки, — уверенно заявил Кадфаэль. — Зато он ловчее — видишь, как отбивает удар! Хоть с виду он хрупкий, но запястье у него стальное. От своей цели он не отступит — ведь он борется за правое дело, и это придает ему силы.
— Я люблю его, — тихонько шепнула Элин. — До сих пор я сама этого не знала, но теперь мне ясно: я люблю его!
— Я тоже, девочка, — тихо отозвался Кадфаэль, — я тоже!
Схватка продолжалась без передышки уже целых два часа. Солнце стояло уже высоко и палило нещадно, но несмотря на это, изнемогая от жары, оба противника действовали с холодной осмотрительностью, сберегая силы. Теперь, когда их взгляды встречались на расстоянии вытянутых мечей, в них не было ненависти и злобы. Осталась лишь непреклонная решимость: у одного — отстоять правду, у другого — опровергнуть ее, и у обоих для этого было только одно средство — смерть противника. К этому времени они уже успели выяснить, что, невзирая на кажущееся очевидным превосходство одного из них, они были примерно равны и в быстроте, и в умении, а если некоторое преимущество Курселя все же имело место, то оно уравновешивалось силою истины. У обоих из неглубоких ран сочилась кровь, орошая траву.
Близился полдень, когда упорно наступавший Берингар сделал неожиданный выпад, и оттесненный назад противник поскользнулся на залитой кровью, поредевшей от летней жары траве. Почувствовав, что падает, Курсель вскинул руку, чтобы парировать очередной удар Берингара. Меч Хью обрушился на него с такой силой, что клинок в руке Курселя переломился и отлетел в сторону, а сам он повалился на бедро, сжимал в руке один лишь эфес.
Берингар мгновенно отпрянул, предоставив противнику возможность подняться. Он оперся острием меча о землю и бросил вопросительный взгляд на Прескота, который, в свою очередь, посмотрел на короля в ожидании указаний.
— Пусть продолжают! — бесстрастно распорядился Стефан.
Очевидно, он по-прежнему пребывал в дурном расположении духа.
Берингар, опираясь на меч, отер с лица пот. Курсель медленно поднялся, в отчаянии глядя на зажатую в руке бесполезную рукоять, сокрушенно вздохнул и в ярости отбросил ее. Берингар нахмурился и сделал два или три шага, переводя взгляд с Курселя на короля. Но король непреклонным суровым жестом дал понять, что схватка должна быть продолжена. И тогда Берингар, быстрым шагом подойдя к краю арены, бросил свой меч под скрещенные копья и потянулся за кинжалом.
Курсель не сразу понял, что происходит, но когда понял, лицо его просияло — уверенность вернулась к нему.
— Ну и ну, — тихо пробормотал король, — кажется, я ошибался, думая, кто из них лучший.
У соперников остались только кинжалы, и им предстояло сойтись вплотную.
Но меч ли это или кинжал — в любом случае многое зависит от длины оружия, а тот стилет, что извлек из висевших на бедре ножен Курсель, был куда длиннее, чем изящная игрушка, поблескивавшая в руках Хью Берингара. У короля Стефана вдруг пробудился интерес к поединку, заставивший его отбросить естественное раздражение из-за того, что обстоятельства вынудили его дать согласие на эту схватку.