Один на борту
Шрифт:
У трапа, ухватившись за поручни, возвышался усатый пожилой мичман-сверхсрочник, рядом с ним стоял вахтенный матрос.
– Дяденька, вы не во Владивосток идете?
– робко спросил Егор.
– А тебе туда зачем, малец?
– боцман с любопытством уставился на парнишку.
– Судно мое, краболов, может, там. Отстал я.
– Как же это так отстал, прогулял, что ли? А?
– моряки засмеялись.
– Нет, заболел я, в больнице был, а судно ушло.
– Заболел, говоришь? Здоровье подорвал?
– Да, захворал.
– Егор стеснялся называть болезнь, считая ее слишком детской, и решил упомянуть о другой, слышанной от санитарки.
– Инфарт у меня был.
– Инфаркт?
–
– Ну бес, инфаркт у него, скажите на милость! Вот салажонок!
Но, очевидно, мальчонка действительно выглядел плохо. На его остриженной под машинку голове каким-то чудом держалась видавшая виды бескозырка, ватник был велик, а на ногах красовались забрызганные грязью сапоги.
– Есть, поди, хочешь, горе ты мое? Ишь тощий - страх один, - пожалел его боцман.
– С утра ничего во рту не было. Да и смерз я сильно.
– Проходи, пойдем на камбуз, посмотрим, может, что от обеда осталось.
– Боцман взял его за плечи и повел на корабль.
Через час Егор, сытый и согревшийся, сидел в кают-компании, рассказывал командиру и штурману свою историю. Рядом, загораживая собой дверь, стоял мичман и улыбался в усы.
– Значит, плавал на краболове?
– командир внимательно смотрел на Егора.
– А потом тебя свалил инфаркт? Так, что ли?
– А как же, и в Охотском и на острова ходили, хорошо там было. Раздольно и кормили изрядно, а крабов - ешь не хочу.
– Ну, а дальше как же, ведь краболов ушел на полгода? Куда же ты теперь? Что делать-то собираешься?
– Сам не знаю. Может, как-нибудь доберусь, разыщу своих.
– Да, а звать-то тебя как?
– Егор, Егор Булычев.
– Как, как?
– Командир и штурман, улыбнувшись, переглянулись.
– Егор Булычев, что особенного, имя как имя.
– Ну-ну, конечно, ничего особенного, разве что Горький о тебе писал.
– Никто обо мне не писал, да и адреса у меня нет.- И вдруг неожиданно для себя добавил: - Вот взяли бы вы меня к себе, а?
– Да ведь у нас военный корабль.
– Ну уж и военный, ни одного пулемета даже нет, не то что пушки.
– У нас задачи другие, мы обслуживаем флот, снабжаем военных моряков всем необходимым.
– Вот и я бы обслуживал.
– Да кем же мы тебя возьмем, на какую должность?
– А вот хоть как в картине "Сын полка", ну, воспитанником или там сыном корабля, что ли, сыном "Лейтенанта Шмидта", например.
Командир и штурман от души рассмеялись.
– Ну разве что сыном знаменитого лейтенанта.
– А что, товарищ командир, малец, видно, смышленый, да и куда он теперь, - вмешался в разговор боцман, - а мы его к делу приставим, горнистом будет, как на миноносцах, любо-дорого посмотреть.
Иметь на корабле горниста было давнишней мечтой командира, и боцман попал в самую точку.
– Играть-то умеешь на трубе?
– Уме-е-ю, - неуверенно сказал Егор.
– Вы только возьмите.
– Ладно, научим, и не тому учили. Зачислите его, мичман, на все виды довольствия. Справьте обмундирование и все, что положено.
– Спасибо, дяденька капитан, а я уж и постараюсь. Да я, - от радости Егор даже не мог говорить, - все-все сделаю!
Так Егор Булычев стал воспитанником-горнистом военного транспорта "Лейтенант Шмидт".
* * *
Казалось, что кто-то гудит в самое ухо. И громыхает над головой ржавыми железными листами. Как в полузабытьи, Егору чудилось, что диван куда-то покатился и проваливается в бездну. Он открыл глаза и приподнялся. Кают-компания действительно качалась, пол наклонялся все больше и больше, и по нему, журча, переливалась вода. Откуда-то снизу доносился зловещий скрежет стали о камни. Егор вскочил,
Только теперь, немного отдышавшись, Егор почувствовал, как у него от страха дрожат колени и подступает нервная тошнота.
Почему же не идут за ним? Где командир, где боцман? Ведь погибнет он здесь, среди разбушевавшихся волн, на покинутом командой тонущем корабле. Егор вцепился в стойку и всхлипнул. Неужели до сих пор не обнаружили, что его нет? Им хорошо там в тепле, а он один, голодный и промерзший до костей... Мальчик рыдал все сильнее и сильнее...
Так он и прождал всю ночь в рубке, вздрагивая от сильных ударов, прислушиваясь к жуткому стону и завыванию шторма, каждую минуту ожидая, что стихия разнесет в прах этот маленький ненадежный островок.
Утром океан клокотал по-прежнему. Егор видел, что за ночь волны сорвали мачту, искорежили шлюпбалки1 и начисто переломали все леерные стойки. Корабль с кормой, почти полностью ушедшей в воду, накренившись градусов на тридцать, представлял грустное зрелище.
Егор очень хотел есть, его сильно мучила жажда, от слабости кружилась голова, а ноги были такими, будто в них совсем не было костей. Перебегая от предмета к предмету, он бросился в кают-компанию, где остались скудные запасы пищи и питья. Плотно закрыв дверь и накрепко задраив иллюминаторы, он залез на диван и, размочив в воде сухарь, стал жевать. На противоположном конце из-за трубопровода вылезла крыса и, уставившись на него злыми бусинками глаз, стала умываться и стряхивать воду. Егор бросил в нее ботинком, но она и не думала бежать, а только отодвинулась ближе к трубам и, ощерив усатую морду, зашипела.
– Пошла прочь!
– дико закричал Егор и замахал руками.
– Брысь, окаянная, брысь!
Крыса, вильнув длинным мокрым хвостом, исчезла.
Ночью мальчик несколько раз просыпался от того, что крыса бегала по ногам, но голод и усталость сморили его и заставили ненадолго забыться.
На рассвете шторм прекратился, ветер стих, над серым свинцовым морем взошло холодное красное солнце.
Егор съел последний сухарь, положил в ящик стола оставшуюся банку компота и пошел бродить по кораблю. Его бил озноб, но спичек не было, и развести огонь, чтобы согреться, он не мог.