Один на льдине
Шрифт:
Вот и меня встретили "с почетом" крупные тбилисские воротилы. Два месяца - вино, хинкали, зелень и горный воздух. А потом начинаешь думать о работе. О такой работе, чтобы не посадили. Так я и говорю своим знакомым. Они меня вроде бы понимают:
– Ты, Николай, нужный человек: ты - строитель!
– и определяют работать руководителем на строительство комплекса по изготовлению витаминной муки в совхоз "Гамарджобо". Это вблизи Тбилиси в Марнаули. Совхоз в основном азербайджанский, директор грузин, тип хозяйства - феодальное. Все живут по чину.
Как же оно устроено? Если упростить схему, то это выглядит так:
В "общественном стаде" пасется личный скот, но если это тысяча голов скота, то пятьсот из них принадлежит директору совхоза, двести - парторгу, по пятьдесят - конторским служащим и специалистам и по одной-две трудящимся скотного двора. И так далее.
А как же плановые сдачи сельхозпродуктов, спросят меня? Я уж молчу о двух-трех урожаях в год, которые позволяли манипулировать цифрами в отчетных документах. Главное оружие - госпожа приписка. Если, например, по бумагам за хозяйством числится десять тысяч гектаров сельхозугодий, то фактически их вдвое больше. Все это обрабатывается, подсчитывается, сдается с малым перевыполнением обязательств. Но большая часть урожая плюс откормленный за государственный счет скот делятся между всеми строго по ранжиру. У всех этих "дехкан" огромные личные плантации, на которых работают черные их рабыни - женщины, все мысли которых, как мухи, витают над прилавками колхозного рынка в Тбилиси. И никакого труда "во имя процветания Родины".
Осенью мужчины делят большие ордена, которые не снились каким-нибудь строителям БАМа. Если и видели вы на БАМе пару-тройку кацо, так они или абреки, изгнанные из племени, или же комсомольские карьеристы, юные шеварднадзевцы.
2
В "Гамарджобу" - этот совхоз-курорт - я прибыл полный светлых надежд. Мне дали двухкомнатную квартиру под жилье. Показали бугорок, на котором я должен был поставить цех витаминной муки, дали тридцать человек рабочих, с которыми я провел производственное совещание на языке жестов.
В восемь утра следующего дня прихожу на объект - никого.
В девять прилетели две озабоченные птички, поискали на бугорке витаминизированного прокорма, не нашли и улетели. Может быть, в Турцию.
В десять на горизонте пропылил голубой трактор, замедленный, словно обдолбанный анашой.
В одиннадцать стали, подтягиваться похожие на изнуренных боями окруженцев рабочие-азербайджанцы, кстати, руководство совхоза - грузины, все остальные азербайджанцы.
Ладно. Поживем - увидим. Делаем обноску, разметку.
В двенадцать пополудни они собираются уходить. Я, глупый хохол и отчасти трудоголик, спрашиваю:
– Как?! Вы же только пришли.
– Обед...
– говорят. Галдят по-своему. Черными пальцами в небо тычут, туда, где живет их аллах и всю несправедливость, творимую урусом, видит.
– Хер с вами. Обедайте. Жуйте. Поносьте.
С обеда приходят к четырем. Сиеста, мать бы их за ногу. И так недели две бьем штрабу под фундамент. Один пожилой азер: раз упал в канаву и сбил разметку, два упал. Не эпилептик ли, думаю? Не падучая ли у него? Гляжу, улыбается.
Я не выдержал и схватил его за грудки:
– Что ж ты, старина, делаешь?! Мне ж теперь снова начинать работу! Ты же все колышки мне повалял!
Как они все скопом подхватились:
– Урус! Гяур! Кяфир! Иди свой Москва! Шамиль - фашист биль! Шамиль орден получаль!
Биль он фашист или не биль - не знаю.
Только подошло время закрывать наряды, а я по расценкам не могу им по три рубля за день натянуть - работы-то никакой. Иду к директору - так и так. Директор говорит:
– Вах, дорогой мастер! По три рубля - обижаешь! Им надо закрыть хотя бы по двадцать рублей в день!
Я ему:
– Да какие же двадцать! Двадцать никак не получится!
Он мне:
– Если у тебя не получается, давай найдем тебе другую работу...
Я еще не понимаю подтекста происходящего. Я оскорблен как специалист такой, мягко говоря, не корректной оценкой моей работы, я ищу слова для объяснений, но он говорит свои слова:
– Ты лучше вози-ка нам брильянты!
Вот оно что... Ах же ж, как они спектакль-то разыграли! Но я еще по инерции горячусь и спрашиваю:
– На кой же черт вам тут в селе эти камушки?
И он объясняет, что к каждому большому советскому празднику обязан подарить колечко с "брюликом" жене начальника районного сельхозуправления. Это своего рода оброк. Тот дарит уже пару-тройку колечек районного масштаба в область, а область десяточек-другой передает в министерство сельского хозяйства Грузии. В свою очередь министр тасует коробочки и лучшее отстёгивает самому Секретарю ЦК Эдику Шеварднадзе - будущему министру иностранных дел СССР.
– Человек должен окупить затраты! Знаешь, сколько стоит у нас вступить в партию? А место секретаря Райкома КПСС знаешь сколько?
– поднимает палец к небу и округляет наглые глаза.
– А потом...
– переходит он на шепот и заглядывает под стол, - ...потом деньги и брильянты поездами... самолетами... уходят в Кремль! Вот так они крутятся: туда...
– большой палец указывает в небо, - сюда!
– этот же палец направляет на пол.
– ТудаСюда. Так, что вози-ка ты нам брильянты... Поезжай в Тифлис - там тебе все объяснят на высшем уровне... Бери на ферме поросенка, в конторе получи сколько надо денег и - поезжай в Тифлис...
3
В драме Шекспира "Венецианский купец" действует еврей-ростовщик Шейлок. И тем, кто забыл в силу каких обстоятельствах имя это стало нарицательным, я позволю себе напомнить.
Шейлок дал крупную сумму взаймы врагу евреев купцу Антонио, чем-то напоминающего мне американца Генри Форда. Шейлок берет с Антонио расписку, что в случае невыплаты долга в означенный срок он, Шейлок, имеет право вырезать из тела бедняги-купца фунт мяса. Антонио разорился и не может выполнить обязательство и отдать деньги, которые он взял, кстати, для своего друга Басанио. А Шейлок - вот он: отдавайте мясо, синьор. Но невеста Басанио, переодетая адвокатом, доказывает в суде, что да, Шейлок имеет право на фунт мяса, но не имеет права ни на одну каплю крови Антонио. И если Шейлок прольет хоть каплю этой крови, то ответит перед судом за убийство. Так Шейлок проиграл свой иск.