Один на один с металлом
Шрифт:
Возглавил организацию бывший полковник австро-венгерской армии Евген Коновалец. Он дважды встречался с Гитлером, и немецкая разведка снова решила разыграть украинскую карту в будущей войне против СССР. Но советская разведка отслеживала происходящее, а не «ждала у моря погоды». В мае 1938 года советский разведчик, русский парень Павел Судоплатов, внедренный в ОУН под именем галичанина Павлуся Валюха, подарил Коновальцу коробку конфет. Тот, как и фюрер германской нации, обожал сладкое. Вот только полакомиться Коновальцу не удалось – при попытке открыть коробку сработало взрывное устройство. На посту лидера украинских нацистов оказался Андрей Мельник, не обладавший нужным боевым опытом и авторитетом. Ему составлял конкуренцию молодой лидер Степан Бандера. Масла в огонь вражды умело подливала советская разведка. В 1940 году ОУН окончательно раскололась на «мельниковскую» и «бандеровскую»
30
В 1943 году украинскими нацистами было уничтожено почти все польское население Волыни. Причем людей убивали самыми варварскими способами – рубили топорами, распиливали пилами, а маленьких детей приматывали к деревьям колючей проволокой.
Да, присоединение Западной Украины после войны – это большая ошибка товарища Сталина. И эта ошибка стоила большой крови – жизней многих солдат и офицеров Советской армии и войск МВД. И зачем потом вкладывать деньги, развивая в этом враждебном нам регионе промышленность и образование? Галичина никогда не была в составе России, вот и самое место ей в Польше. А поляки бы быстро с этим бандеровским движением покончили… Это мы, русские, всегда миндальничаем, а поляки не стали бы.
Как там Саня рассказывал про польскую антипартизанскую операцию «Жешув»? Она проводилась весной 1946 года на приграничной с СССР территории, где жило украинское население, сплошь поддерживающее бандеровцев. А эффективность любого повстанческого движения или партизанской борьбы находится в прямой зависимости от помощи местного населения. Поддержка населения – это осведомители партизанской разведки в каждом селе, это медицинская помощь раненым. И, наконец, самое главное – снабжение повстанцев продуктами, есть-то всем надо. А тогда в течение нескольких дней все украинские села были блокированы польскими войсками. Население отконвоировано к железной дороге, погружено в вагоны и под охраной отправлено в Силезию, бывшую территорию Германии. А те бандеровцы в польском приграничье, оставшиеся без всех видов обеспечения и без продовольствия, были уничтожены в кратчайшее время авиацией и артиллерией, удары которых наводились разведывательно-поисковыми группами по радио. А после окончательных зачисток лесных массивов в опустевшие села завезли поляков. Да и те бандеровцы, которых отправили в Силезию, живя в польском окружении, вынуждены были говорить на польском языке. А лет через десять-пятнадцать их дети, окончившие польские школы, уже будут считать себя поляками. Да… Мы, русские, все равно так никогда бы и не смогли… Этим мы от них и отличаемся.
А вот Павлу Анатольевичу Судоплатову теперь понятно, что грозит. Как говорится, что в лоб, что по лбу. Он всю свою сознательную жизнь боролся против украинских нацистов… Они такое не прощают… А ликвидация Троцкого – там Судоплатов вместе с Эйтингоном работал… «А я сам-то тоже служил в бригаде особого назначения под их командованием», – вдруг обожгла меня внезапная мысль. Но додумать я не успел.
Глава 2
Допрос
– Подследственный, встать! На выход! Руки за спину! – Голос надзирателя, прогремевший в камере, был сродни ушату холодной воды, вылитой на голову.
Через пару минут я снова шел по длинным коридорам, заложив руки за спину, и смотрел в широкую спину надзирателя. И что день грядущий мне готовит? «Хотя, находясь в камере, не имея часов, я не знаю день ли сейчас, ночь или утро», – поправил я себя.
Кабинет, в который меня привели на этот раз, сильно отличался от предыдущего и размерами, и обстановкой, и людьми, находившимися в нем.
– Садитесь, подследственный, – услышал я глухой, хрипловатый голос.
Стандартная казенная мебель – шкаф с бумагами, письменный стол, несколько стульев. Окно закрыто широкой портьерой. Хозяином кабинета был плотный широкоплечий майор с широким красным лицом. «Давление у него, что ли, повышенное», – мелькнула у меня мысль. В уголке рта у хозяина кабинета дымилась папироса. За правой стороной письменного стола сидела девушка, стенографистка с погонами лейтенанта.
Я невольно зажмурился от яркого света настольной лампы, направленной мне прямо в лицо.
– Что Черкасов, не нравится? – стоявший у стола майор демонстративно выдохнул мне дым в лицо. Потом молча стал рассматривать меня, глядя исподлобья. Его взгляд чем-то напомнил мне нашего колхозного быка Борьку. Когда-то после окончания второго класса летом я, будучи подпаском, первый раз выгонял коровье стадо, а пастух дядя Ваня в то утро куда-то отлучился… Вот Борька и решил прогнать чужака… До сих пор помню, как я убегал от него…
Наконец майор заговорил и решил сразу, как говорится, взять быка за рога.
– В общем, так, Черкасов, – снова выпустил мне дым в лицо следователь. – Некогда мне тут с тобой турусы разводить. Подписывай протокол допроса по-хорошему, да и дело с концом. И уе…, – майор запнулся, посмотрев на девушку.
«Наверное, она ему нравится, если он сдерживает себя и не хочет материться при ней», – я перевел взгляд на стенографистку. Светловолосая, довольно симпатичная девушка тоже молча посмотрела на меня.
«А ведь майор сейчас похож не на быка Борьку, а на медведя, которого не вовремя подняли из берлоги», – закончил я свою мысль.
– Подпишешь по-хорошему и уматывай на свой Тихоокеанский флот или еще там куда… Отделаешься выговором по партийной линии за потерю политической бдительности. Да, Черкасов, надо уметь различать врагов народа, – ухмыльнулся майор. – Тех врагов народа, которые хотели захватить власть в стране… Не хочешь по-хорошему, все равно подпишешь… только по-плохому, – майор хитро ухмыльнулся, посмотрев мне в глаза. – У меня все признаются и во всем. Надо будет, признаешься и в том, что ты царя Ивана Грозного отравил.
При этом он победно посмотрел на девушку, видимо, предполагая, что она оценит его юмор.
– Ну что надумал, Черкасов? – с деланым добродушием обратился ко мне следователь.
Медленно выдохнув воздух, я молча мотнул головой.
– Ладно, будем по-плохому, – следователь нажал кнопку вызова. – На «стойку» его, – бросил он появившимся в кабинете охранникам.
Меня снова привели в камеру, но уже не в свою. Это была клетушка метров пять в длину и метра два в ширину. Было и зарешеченное окно, но оно располагалось так высоко, что увидеть, что там, на воле, было невозможно. В этой камере не было ни привинченной кровати, ни умывальника, ни унитаза. Ничего, кроме двух табуретов, на которые уселись два надзирателя. Я стоял между ними.
Эта форма дознания, в свое время запрещенная наркомом НКВД Берии, величалась «стойка» или «стоянка». «Поставить на стоянку» означало в течение длительного времени не давать человеку спать. Причем подследственному не позволялось ходить, даже двигаться, не говоря уже о возможности сидеть или лежать… Как рассказывал писатель Роман Николаевич Ким, больше всех эту пытку выдержал один авиационный инженер. Он простоял около семидесяти часов. Этих трех суток хватило, чтобы сделать его инвалидом.
«Думай-думай, тебя именно этому учили в первую очередь», – подстегнул я себя, глядя на примостившихся на табуретках соседей. «А что, если… Но Роман Николаевич этнический кореец, и с его внешностью такой фокус был вполне приемлем. Значит, думай еще, вспоминай все, чему тебя учили в институте». Да, тогда, в тридцать седьмом, арестованного старшего лейтенанта госбезопасности Кима уже должны были расстрелять… Следственные дела тогда штамповали быстро – подручные наркома Ежова громили советскую разведку, как военную, так и НКВД. И когда Роман Николаевич обратился к следователю с признательными показаниями, тот сначала обалдел от радости. А потом пришлось проверять его показания, и все это растянулось на полгода. За это время сменилось руководство НКВД. Пришедший на пост наркома Лаврентий Павлович Берия дал команду объективно разобраться во всех следственных делах и провел амнистию в отношении незаконно осужденных. «Так, значит, использую этот тактический прием, но только придется простоять несколько часов. Все должно выглядеть естественно… Я должен сломаться. Мой следователь большим умом явно не отличается, да и излишним образованием тоже не обременен… Но на полгода затянуть волынку у меня точно не получится – сейчас не тридцать седьмой год, а пятьдесят третий. Ладно, как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок, и то дело…» – подумал я про этого следователя.