Один против всех
Шрифт:
— Боже мой, боже мой, что же теперь будет!
Цепляясь носками за ковер, спотыкаясь о стулья, она метнулась к входной двери и с ужасом обнаружила, что руки, такие послушные прежде, теперь не желали повиноваться, а пальцы, скрючившись в морской узел, не хотели разгибаться.
— Успокойся! — властно приказала себе Ольга. — Это все нервы.
Она набрала в легкие побольше воздуха и, задержав дыхание, принялась медленно выдыхать. Кажется, помогает. Трясучка, бившая ее, слегка унялась, а к пальцам вернулась прежняя гибкость. Ольга открыла дверь и, стараясь не выдать своего волнения, обратилась к старушке,
— Валентина Федоровна, что случилось?
Старушка, вообще-то глуховатая, мгновенно отреагировала на вопрос — ей явно не хватало благодарной аудитории:
— Понимаете, Оленька, какое тут дело: я хотела мусор вынести, спускаюсь по лестнице, а тут мимо меня человек проскакивает с револьвером, а за ним другой. Я глядь вниз, а там нашего соседа обижают. Я им грожу, говорю, что милицию вызову, а они скалятся, меня не слушают, говорят, что сами из милиции. Понимаете, что делается-то.
Старушка не растеряла девичьего задора даже на девятом десятке жизни, и вообще, она была из того немногочисленного племени людей, которые даже собственную кончину воспринимают очень активно. Такие люди, ступая на край собственной могилы, непременно интересуются: а глубоко ли вырыта яма, а крепкими ли будут доски, из которых сколачивается гроб.
— Валентина Федоровна, а тот человек… куда он побежал? На чердак?
Не каждый день можно встретить двадцатилетнюю благодарную слушательницу. Эта нынешняя молодежь такая невоспитанная!
— Вот я и говорю, едва не пристрелили, — не унималась старушка. — Из револьверов палят, а ведь так и в человека попасть можно.
На жизнь Валентины Федоровны выпало немало подвигов — ее запросто можно было представить с револьвером в руке, первой врывающейся во вражеский окоп. А эта заварушка в подъезде заставила ее почувствовать себя на самой настоящей передовой, где она в полной мере может продемонстрировать бойцовские качества.
Тягаться с ней характером было бесполезно, а потому самое разумное — натянуть на лицо дежурную улыбку и скрыться за броней собственной двери.
— Я пойду, у меня на плите молоко кипятится.
— Ты права, деточка, — наступала Валентина Федоровна на Ольгу, словно на амбразуру. — Теперь порядочному человеку и на улицу выйти нельзя, обязательно пристрелят. И что же это делается!
Ольга отступила на шаг и живо захлопнула за собой металлическую дверь, будто бы спасаясь от нападения.
С улицы раздавались какие-то крики. Слов не разобрать. Ольга подошла к окну и увидела Стася в сопровождении трех человек в камуфляже, на головах черные маски. Чуть в стороне шел человек в штатском, говорил мало, лишь изредка отдавая какие-то распоряжения, но Ольга безошибочно угадала в нем главного. Вот только его лицо… Он никак не поворачивался в сторону дома и, только когда садился в машину, будто желая сделать приятное Ольге, бросил прощальный взгляд в ее сторону. Следом в автофургон затолкали Стася.
Никогда Ольга не чувствовала себя такой одинокой. А за дверью раздавался голос Валентины Федоровны, она по-прежнему находилась в центре внимания и старческим фальцетом, срывая голос, с энтузиазмом пересказывала произошедшее.
Ольга достала из холодильника мартини и налила себя полный бокал. Выпила в три глотка. Закурила, закинув
Нужно что-то делать, как-то жить дальше.
Идея к ней пришла неожиданно — так же враз шальная молния срезает одиноко стоящее дерево, осветив на полверсты сгустившиеся сумерки. На душе полегчало, а черно-белое видение окружающего насытилось спектром красок, оттеснив блеклую картину случившегося.
Ольга едва дождалась вечера. В девять часов открывался ночной ресторан на Калининском проспекте. Место так себе, не из лучших, с заявкой на западный шик.
Огромный зал вбирал в себя едва ли не всю праздную толпу Нового Арбата. Это обстоятельство было существенным — в создавшейся толчее можно почувствовать себя мышкой-норушкой, зарыться куда-нибудь в угол зала, где станешь недосягаемой для десятков блуждающих взглядов.
Ольга критически посмотрела на себя в зеркало. Грустно, подурнела. А что с ней станет, если неприятности посыплются чередой? Оттянула веко — белки подернулись мелкой сеточкой лопнувших сосудов, под глазами синева. Да-с. Впрочем, кое-что можно подправить: маска, французские кремы вернут коже ее цвет. Сейчас, конечно, не до улыбок, но можно поупражняться перед зеркалом, и тогда она будет напоминать себя прежнюю — беззаботное дитя, спешащее проглотить нектар жизни. Сегодня непременно нужно надеть темно-синее платье, любимое. Оно, как никакое другое, подходит к вечернему ресторанному торжеству и в то же время достаточно коротко, чтобы не выглядеть недотрогой. Мужчины всегда обращают внимание на руки, за ними особый уход, потому что пальцы — это визитная карточка женщины.
Ольга вдруг обнаружила, что кожа на ладонях увяла. Еще одна мелкая неприятность. Выжав из тюбика на пальцы смягчающий крем, она привычными движениями стала втирать его в кожу.
Через два часа священнодействия она внимательно посмотрелась в зеркало вновь. Уверенный взгляд темно-карих глаз любого мужика проберет до самой мошонки. Самодостаточная сильная женщина, прекрасно осознающая силу своих чар.
До Калининского проспекта Ольга добиралась на попутке — дряхленькой «шестерке», которая пыжилась, чихала и грозила развалиться пополам после очередного нажатия на газ. Водила, двадцатипятилетний брюнет с глазами ребенка, сконфуженно поджимал губы, будто опасался упрека за насилие над собственной машиной, и простуженно покашливал. Несмотря на кроткую внешность, он без конца бросал алчные взгляды на бедра Ольги, и девушка всерьез беспокоилась, что водитель может захлебнуться слюной и тогда они никогда не доберутся до места.
— Вы живете там? — сделал робкую попытку разговорить незнакомку водитель.
Он все еще не мог поверить, что в его салон, пропахший бензином и дешевым табаком, может влететь столь изящное существо с броским и красивым оперением.
Под ногами Ольги перекатывалась пустая бутылка, которая неимоверно раздражала ее. Она прижала ее каблуком, отчего платье, и без того короткое, поднялось еще выше. Водитель, заприметив интимный узор на колготках, едва не проехал перекресток на красный свет.