Один раз в месяц
Шрифт:
Наконец-то ей удалось освободиться от своего пальто, и она сразу почувствовала себя хорошенькой и легкой.
Девочки, с которыми она чувствовала себя взрослой, снисходительно занимающейся с малышами, были действительно какие-то кроткие, доверчивые и незлобивые. И удивительно неумелые, даже для своего возраста, на всякие развлечения и игры.
В саду были хорошо устроенные качели, но даже качаться сами они не умели и так пугливо и благодарно стали веселиться, когда Саша их немного раскачала, что ей совестно стало их бросить одних.
Они повели показать то место, где
Черномордый, с лоснящейся темной полосой на спине, Мамай, едва увидев их, натянул цепь и залаял, хрипя и поднимаясь на задние лапы.
Девочки издали кричали на него: "Мамайка, не смей!" - и пятились, вскрикивая, когда он дергал цепь.
Саша, опасливо приглядываясь, подошла к собаке, ласково что-то приговаривая. Мамай, возбужденно приплясывая на месте, тянулся к ней, тяжело дыша и перестав лаять. Саша протянула руку, и он, ласково прижав торчащие уши, нырнул под нее головой. Тогда Саша шагнула еще вперед, и он, толкая ее носом в колени, обрадованно, неистово стал ласкаться.
Саша держала его за передние лапы, а он неуклюже топтался на задних и держал Сашу за платье, чтобы не отпустить от себя.
Обмершие со страху девочки заливались счастливым смехом, восторгаясь тем, что Мамай, которого они обходили издали, перед которым трепетали и даже почти ненавидели, вдруг пляшет, вывалив длинный язык из зубастой пасти, и ласкается к этой удивительной, бесстрашной Саше.
По Сашиной команде они побежали за сахаром и притащили, держа с двух сторон за ручки, целую сахарницу и расхрабрились до того, что сами стали подкидывать кусочки собаке. Мамай хватал брошенный ему сахар и сейчас же ронял его обратно на землю, боясь пропустить хоть одну счастливую минуту, когда он дорвался наконец до человеческой ласки, общения с людьми, к которым он так неутомимо и преданно рвался, отчаянно, призывно лая на своей цепи...
На прощанье, высыпав весь сахар под нос Мамаю, девочки побежали прятать сахарницу обратно в буфет, и тут как раз всех позвали к обеду.
Приборы за столом пришлось переставлять, потому что девочки в рев требовали, чтобы их посадили рядом с Сашей, и ей было приятно немножко за ними присматривать и командовать. Она чувствовала, что с каждым разом все больше привязывается к этим почти чужим, славным маленьким пискушкам...
За обедом были взрослые гости и шли шумные и скучные взрослые разговоры. К папе тянулись с рюмками и поздравляли с тем, что где-то очень похвалили его последнюю работу.
Софья Филипповна тоже чокалась и сияла, как будто это касалось ее больше всех, и Саша с радостью почувствовала, что теперь та ей совсем не правится.
Папа выпил рюмку водки, чокаясь с каким-то серьезным грузным человеком в очках, который его поздравил вполголоса и без улыбки, как будто даже грустно, отчего поздравление вышло самым убедительным из всех. Софья Филипповна, не переставая приятно улыбаться, налила
– Ненавижу я вино!
– сказал папа.
– Приучайся, - противно ласково сказала Софья Филипповна.
– Это очень хорошее, оно редко попадается.
Папа отвернулся от нее, оставив рюмку нетронутой, и, встретившись глазами с Сашей, слегка ей подмигнул, указывая на тарелку, чтобы ела как следует.
После этого они постоянно переглядывались под шум голосов гостей и звон тарелок, и это было необыкновенно приятно - сознавать, что они двое тут как будто отдельные от всех и одни понимают друг друга.
Нянька повела девочек укладывать спать, и, хотя Софья Филипповна как раз начала резать торт с шоколадным кремом, Саша сползла потихоньку со стула и тоже вышла, потому что ей жаль было готовых разреветься девочек.
Кроватки у девочек были с сетками, какие делают для совсем маленьких.
Они все время сбрасывали с себя одеяла, держась за гибкие перильца сеток, и подпрыгивали в долгополых ночных рубашонках и кричали:
– Саша, только ты не уходи!.. А то мы умоляем!..
– И то, что они так неправильно, смешно говорят, тоже трогало Сашу.
Когда в детскую пришел папа, девочки залезли под одеяла, но еще долго продолжали доказывать, что обязательно всю ночь пролежат с открытыми глазами и будут плакать, если им не пообещают, что Саша завтра с утра обязательно к ним приедет на весь день, и послезавтра тоже, и послепослезавтра... И, не переставая болтать заплетающимися языками, они сонно целовали Сашу на прощанье, успокоенные, обманутые папой, который ласково и грустно приговаривал: "Да, да, и завтра... и послезавтра..." так что можно было подумать, что он сам об этом мечтает больше, чем девочки.
С папой вместе, держась за руки, они спустились в темный сад.
Радио глухо играло в доме, за освещенными окнами, а прямо над головой шелестели березы и шумели по ветру сосны.
– Вот и поговорить с тобой опять не успели как следует, - сказал папа, и после этого они молча прошлись туда и обратно по темной аллейке.
– Мне, наверное, уже пора, - сказала Саша.
Они поднялись опять на веранду, держась за руки до самой двери.
Софья Филипповна сейчас же встала со своего места, узнав, что Саша собирается уезжать, и пошла проводить в переднюю. Пока Саша одевалась, она стояла рядом, и видно было, что ей хочется сказать что-нибудь хорошее хоть на прощанье, но опять, как всегда, они обе не могли забыть обязательного правила: "красное" и "черное" не называть - и обе рады были поскорее попрощаться.
– Я поеду, пожалуй, проводить, - сказал папа, снимая с вешалки свое тяжелое и длинное пальто. Софья Филипповна быстро проговорила: "Пожалуйста!" - как-то нехорошо и высоко произнеся "а" посредине этого слова...
На обратном пути они устроились все втроем с Митей на переднем сиденье, так что было тесновато, но очень уютно.
У столба с дощечкой "22" и "23" они остановились. Саша попрощалась за руку с Митей, они вдвоем с папой вышли и, держась за руки, спустились под откос.