Один Рё и два Бу

Гурьян Ольга Марковна

Вскоре Юмэй пришел за ним и начал урок. Но не успели они проделать и первое движение, как услышали в саду грозный рев и жалобный визг и, выбежав из комнаты, увидели разъяренного Дандзюро, который, схватив Ханроку за шиворот, тряс его будто тряпку, а потом отбросил от себя и наподдал пинком в спину так, что Ханроку скатился со ступенек во двор и лежал там, корчась и извиваясь, как червяк.

— Чтобы больше я никогда не видел тебя! — кричал Дандзюро. — Ничтожный негодяй! И в театр не смей показываться. Пошел прочь! Проваливай, презренный воришка!

Ханроку поднялся

и стоял бледный как смерть. Только кончик длинного носа шевелился и узкий язык облизывал губы.

— Вы еще пожалеете об этих словах, господин Дандзюро, — прошипел он. Видно, судорога сдавила ему горло и было трудно говорить. — Конечно, я ничтожество, и вам нипочем совсем уничтожить меня, а все же вы еще пожалеете, что поступили несправедливо. Вы напрасно обидели меня — я не виноват.

— Он не виноват! — воскликнул Дандзюро и презрительно рассмеялся. Густые раскаты хохота звучали как сочные пощечины. — Посмотрите-ка на этого святого! Только что я застал его в моей комнате, где он рылся в ящиках в поисках денег. Пошел вон, негодяй! Проваливай, пока я не убил тебя!

— Кто кого! — небрежно ответил Ханроку, поправил складки разорванного халата и вдруг повернулсся и быстро убежал.

Бедняга! — прошептал Корэдзуми, но Дандзюро бросил на него гневный взгляд, и он прикусил язык…

Восемь слуг вероломного князя спрятались в засаде, готовясь всей сворой напасть на героя. Все они на одно лицо — на голове три пышных пучка волос, торчащих в разные стороны. Грудь обнажена, и мускулы на ней очерчены жирной краской. Полосатые халаты подвязаны выше колен. За поясом два меча — короткий и длинный.

За кулисами слуга в черном капюшоне уже держал наготове восемь деревянных голов, связанных длинной веревкой, чтобы разом выбросить их на сцену, когда герой победит своих врагов. Но зрители все, как один, смотрели на «дорогу цветов», на кото рой появился Дандзюро. И Корэдзуми из-за скалы, служившей ему прикрытием, позабыв обо всем на свете и о том, что он на сцене и что это его первый выход, тоже смотрел на Дандзюро.

От создания мира не было такого величественного героя. Как прекрасно его гордое лицо! Как могучи раздутые шарами мускулы ног и плеч! И что за удивительный костюм! Натянутые на каркас огромные жесткие рукава, будто щиты чудовищных черепах. Три заткнутых за пояс меча, такие длинные, что как три синих сверкающих луча ореолом вздымаются над головой.

— О Дандзюро! Ты лучший во всей стране!

Герой ступает на сцену, и свора врагов, выскочив из-за прикрытия, окружает его кольцом, будто стая кровожадных псов. Герой, взмахнув мечом, вертит им над их головами, и вот уже первый злодей, опрокинувшись назад, покрыл голову лоскутом и убежал. В свою очередь подскакивает второй. Корэдзуми уже совсем близко. Он слышит тяжелое дыхание фехтующего Дандзюро. Ведь Дандзюро не так уж молод, а длинный меч неудобен для фехтования.

Сердце Корэдзуми сжалось от любви и жалости. Кровь волной прилила к голове и затуманила глаза.

«О Дандзюро, неужели я допущу, чтобы толпа подлых предателей убила тебя! Барабаны рокочут! Дандзюро, твой спаситель близко!»

Вдруг

вспомнил он все приемы, которым его когда-то обучал Рокубэй. Один он бросился на шестерых злодеев, а те от неожиданности стояли как каменные болваны, открыв рот. Одного он ударил наотмашь, другого ткнул острым пальцем в грудь, так что тот, взвыв, запрокинулся навзничь, треснул головой в живот, четвертого, схватив за ногу, опрокинул. В одно мгновенье он раскидал их всех, так что со стонами отползли они во все стороны.

Зрительный зал хохотал, ревел от восторга. Девушки хихикали, застенчиво прикрыв рот, и вдруг начинали визжать. Люди вскакивали, чтобы лучше видеть; кто-то бросил на сцену кошелек, кто-то вопил:

— Не унывай! Лупи их!

И, неизвестно как, вдруг узнав его имя, кричали:

— Корэдзуми! Корэдзуми! Корэдзуми!..

Смущенный восторженным приемом, Корэдзуми мгновенье стоял неподвижно и вдруг, почувствовав бешеный взгляд Дандзюро, вспомнил заученные движения роли, сделал обратный кульбит, покрыл голову красным лоскутом и убежал. Тотчас слуга выбросил на сцену деревянные головы. Спектакль продолжался.

Но едва он кончился, Дандзюро вызвал Корэдзуми в свою уборную. Великий актер сидел перед зеркалом, поставленным на гримировальный ящик, и квадратиками мягкой бумаги стирал с лица краску и пот.

Когда Корэдзуми вошел и поклонился, Дандзюро повернулся так резко, что задел локтем зеркало. Он потер рукой ушибленное место и сказал:

— Поздравляю с первым выходом. Можешь считать его последним. — И вдруг закричал: — Дурак, ты сорвал мне сцену! Я играю, а приветствуют тебя! Не воображай, что я потерплю это и позволю тебе безобразничать в театре, где я первый, главный и единственный.

Он повернулся, поднял зеркало, поставил на ящик и снова принялся снимать грим. Потом заговорил уже спокойно:

— Что же мне с тобой делать, Корэдзуми? Как видно, совсем не способен ты быть актером. Попробуем, может, ты годишься быть куромбо — черным человеком, театральным слугой в черном капюшоне. Ты знаешь его обязанности? А впрочем, Юмэй все это тебе объяснит. Скажи Юмэю, что я приказал ему ему обучить тебя. Можешь идти.

ЧЕТВЕРО ПОД ЗАМКОМ

Юмэй сказал:

— Я иду в книжную лавку. Хочешь, пойдем со мной?

Корэдзуми не повернулся. Он стоял перед цветущим кустом, скрестив руки на груди, и смотрел в раскрытую чашечку цветка так сосредоточенно и сердито, будто вместо тычинок торчали там пауки и сороконожки.

— Не надо печалиться, — тихо заговорил Юмэй. — Я сочувствую твоей обиде, но, поверь, не так она ужасна, как тебе кажется. О Корэдзуми, черный человек так же необходим театру, как актер. который играет героев. Каждый в меру своего дарования служит искусству.