Один шанс есть
Шрифт:
Ситуация эта вызывала справедливую обиду. Руслан уже много лет верно служил Алиахмету Нуровичу, и, казалось ему, тот должен ценить это. Но он, чтобы себя спасти, пожертвовал бы Русланом не сомневаясь. Это Руслан понял. Но понял он и другое... Он понял, что и сам без Алиахмета Нуровича не представляет себе жизни. Попробовал вообразить себе жизнь без хозяина и с тоской понял, что жизни ему просто не будет... Он – такая же собака, как алабай у отставного подполковника. И так же верен хозяину, как алабай верен своему...
Только вот вопрос: пожертвует ли отставной полковник своей собакой, чтобы спастись самому?.. Пожертвует ли, как готов был пожертвовать им Алиахмет Нурович...
Вопрос этот остался без ответа...
Машина благополучно выехала за город. Ночью ездить – сплошное удовольствие, можно даже
Машину покачивало, пассажиров укачивало, и Руслана все-таки усыпило, как младенца в люльке. Он заснул беспокойным, болезненным сном, и даже сны видел. Но лучше бы их не видеть... Нехорошие ему снились сны... Муса что-то говорил. Какие-то претензии предъявлял. А чуть в стороне Юрок стоял... А потом приснился отставной подполковник Евсеев со своим алабаем. Подполковник спокойно наблюдал, как алабай с ощеренной пастью лез «целоваться»...
Проснулся он, когда давно миновали шоссейную дорогу и готовились вскоре объявиться в деревне Талая. Солнце не выглядывало, но небо посерело, таким образом показывая, что наступает рассвет. Глянув в окно, Руслан увидел, что где-то к ним присоединилась еще одна машина – «Хаммер» с охраной. Наверное, они ждали у выезда из Москвы. Может быть, Алиахмет Нурович просчитал появление в Талой подполковника Евсеева? Тогда подполковнику придется плохо...
2
Где-то противно пищал комар... Сырость кругом, осенняя сырость, а для комаров это самое раздолье перед недалекими морозами. Кружил комар в темноте над самой головой. Искал, куда бы присесть, чтобы присосаться. И пусть бы себе кружил и дальше, пусть даже кровушки бы попил, только бы не пищал так противно. В темноте его все равно не поймаешь, только рукой зря машешь, и это раздражает...
Подвальный люк в это утро не поднимался долго, хотя Анатолий слышал во дворе легкие шаги, какое-то постукивание и шуршание – день уже начался и шелестел своими домашними заботами. Сам Анатолий по шагам давно научился определять, кто ходит. Младшие братья во дворе не показывались. И там какими-то своими делами занимались мать семейства и сестры. Но, чтобы успеть на следующий день попасть на строительство, следовало в этот день закончить с дровами, а их осталось еще немало. И Анатолий сделал то, чего за полгода плена не делал ни разу. Он сам постучал в люк, напоминая о себе.
Прошло немного времени, и его выпустила мать семейства. Долго с люком возилась, непривычная к замку, потом только поняла, что замок на ключ не закрыт, а просто в скобы вставлен. Тогда и выпустила, глядя, как обычно, хмуро, словно бы с укором. Анатолий никогда не понимал отношения к себе этой женщины. Она как будто была недовольна тем, что Ваха привел его сюда – по крайней мере, в тот, в первый день, она явно не одобряла поведения старшего сына. Но если она не одобряет захват пленника, то должна была бы его жалеть. Но и жалости в ее взгляде Анатолий ни разу не встречал. Даже простого сочувствия. Смотришь ей вроде бы в глаза, но не понимаешь, о чем она думает, что ощущает. Оказывается, люди, говорящие на разных языках, и взгляды друг друга могут не понимать...
Люк наконец-то поднялся, в подвал упал широкий солнечный луч. Анатолий привычно подтащил за собой цепь с замком, выбрался во двор и устроился рядом с недоколотыми дровами, на колоду присел. Мать семейства, порядок зная, вынесла ему лепешку и воду в кувшине – обычный завтрак. Неприхотливый в еде, Анатолий с лепешкой расправился быстро, воду же растянул на несколько заходов. Знал по опыту – когда просишь, не всегда дадут. Впрочем, это утверждение обычно относилось к младшим братьям. Однако даже они не мешали ему вдоволь напиться, когда отправлялись вместе с ним к ручью за водой. Воду из ручья не жалели. Они ходили с ним когда по одному, когда все вместе, естественно, только в качестве охраны при пленнике, которому предоставляли возможность в одиночку тянуть в гору тележку с четырьмя жестяными флягами. Груз, конечно, не слишком легкий, но Анатолий нашел себе хорошее утешение. Он представлял, что занимается на спортивной площадке в военном городке и не работу выполняет, а просто тренируется. И тогда работа была ему почти в радость. Порой, впрягаясь в тележку, снабженную широким ремнем, он даже улыбался...
Работа пошла такая же, как и в день предыдущий. Одна еловая колода ставилась за другой колодой, размах, удар, потом – колоть половинки, потом еще мельче... Анатолий попытался было опять представлять колоды и поленья чужими ненавистными затылками, но в этот раз представление получалось плохо. Должно быть, не было той злости на мальчишек, которые оставили его в покое. Пусть вынужденно, но оставили... Хорошо было бы, если б они постоянно болели. Как можно чаще и как можно сильнее... Тогда можно было бы и в плену прожить, пока случай к побегу не представится.
И вообще утром все произошедшее вчера – «представления» Анатолия и головная боль у младших братьев – все это казалось непроходимой глупостью, в которую верить невозможно, и он сам удивлялся, как это мог верить и надеяться на такое. Это расслабляет... Это лишает решительности, так необходимой для побега. Нельзя расслабляться. Только на свои руки и ноги, на свою голову следует надеяться. Работать надо. И никакой сверхъестественности...
Но пока же работа никак не хотела идти в том же темпе, как шла накануне. И силы в руках, казалось, стало меньше, и мышцы были уже не такими взрывными, как накануне. Перестарался, конечно, вчера, устал... Тем не менее Анатолий старался и теперь, чтобы успеть закончить работу и отдохнуть перед завтрашним днем. Но, чем меньше цельных колод оставалось в куче, тем сильнее было искушение позволить себе расслабиться и растянуть остатки до позднего вечера. То есть работать так, как полагается в плену работать, и не больше... Но пленник хорошо знал, что отложенная и растянутая работа может оказаться отложенной надолго. Тогда велик риск не успеть... Но перед Анатолием стояла конкретная цель – обязательно завтра попасть на стройку, там, на стройке, есть напильник, который поможет подогнать ключ, и он понимал, что это для него путь к свободе. Значит, надо пересиливать себя, значит, надо забыть про усталость в мышцах и переколоть все дрова, чтобы завтра уже быть уверенным – он к побегу готов. Без ключа не удастся освободиться от цепей. С цепями бежать бесполезно. И даже напильником такую цепь пилить – это дело долгое. С одного раза не распилишь. А среди ржавчины свежий след напильника будет светиться и привлечет внимание. Нет уж, лучше сделать ключ...
После обеда, состоящего из лепешки, миски жидкой каши и воды – обед давали не каждый день, а только тогда, когда была тяжелая работа или у матери семейства отчего-то вдруг появлялось хорошее настроение, – пленник только выставлял первую колоду и поднял колун, когда из-за забора со стороны дороги послышался шум двигателя автомобиля. В селе было две машины – старенькая «Нива» и потрепанный «Ленд Ровер» с простреленной и грубо залатанной крышей. Звук их двигателей Анатолий различал легко – у «Нивы» что-то стучало в двигателе, а «Ленд Ровер» ездил так, что колеса шумели сильнее, чем вся остальная машина. Легко определялся и звук двигателя «уазика», на котором приезжал Ваха. Сейчас приехал «уазик». И остановился сразу за забором, показывая пленнику только свою знакомую крышу. Ваха объявился в неурочный час... Может быть, появились новости? Анатолий в ожидании опустил колун и повернулся к калитке. Встречать старшего мужчину дома вышла мать семейства с двумя дочерьми.
Анатолий в первый момент даже не узнал Ваху. Так тот изменился. И побои на лице – бровь припухла и нависла гематомой над глазом, широкая царапина пересекла щеку, как шрам. Но самое главное – борода... Та самая густая, словно проволочная борода, была подстрижена так коротко, что делала лицо просто небритым, а не бородатым. Но и подстрижена она была неровно, будто местами оказалась выдранной. И сквозь эту короткую покрывающую лицо поросль тоже просвечивали красные рубцы. Заохала, говоря что-то по-чеченски, мать семейства. Расспрашивала Ваху. Тот отмахивался, отвечая коротко. Младшие сестры смотрели на старшего брата, такого сильного в их глазах, даже со страхом. Они не понимали, как кто-то может оказаться сильнее его, всегда носящего с собой оружие.