Один в Берлине
Шрифт:
— Из-за визита одной из моих тетушек. Он был против, я — за.
— И при виде меня вы решили уступить? Странно, похоже, совесть у вас не очень-то чиста. Минутку! Останьтесь здесь!
Она услышала, как он на кухне разговаривает с Карли. Вероятно, Карли назовет другую причину ссоры, все с самого начала пошло не так. Она сразу подумала о Квангеле. Но чтобы Квангель кого-то предал — нет, на него не похоже…
Комиссар вернулся. Довольно потирая руки, сказал:
— Ваш муж говорит, вы повздорили из-за другого: брать на воспитание
— Да.
— Сами немножко поспособствовали, а? Чтобы у фюрера не было солдат, так?
— Теперь лжете вы! Если б я этого хотела, не стала бы ждать до пятого месяца!
Вошел какой-то человек, с листком бумаги в руке.
— Господин комиссар, эту бумагу господин Хергезель только что пытался сжечь на кухне.
— Что это? Квитанция камеры хранения? Госпожа Хергезель, что за чемодан ваш муж оставил на хранение на вокзале Александерплац?
— Чемодан? Понятия не имею, муж ни слова мне не говорил.
— Давайте сюда Хергезеля! И немедля пошлите кого-нибудь на Александерплац за чемоданом!
Третий сотрудник привел Карла Хергезеля. Значит, в квартире полно полиции, они слепо угодили в западню.
— Что за чемодан, господин Хергезель, вы держите в камере хранения на Александерплац?
— Я не знаю, что в нем, я туда не заглядывал. Он принадлежит одному знакомому. Он сказал, там белье и одежда.
— Вполне возможно! Потому-то вы хотели сжечь квитанцию, заметив, что в квартире полиция!
Хергезель помедлил, потом, быстро глянув на жену, сказал:
— Я это сделал, потому что не вполне доверяю этому знакомому. Там может быть и что-то другое. Чемодан очень тяжелый.
— И что же, по-вашему, там может быть?
— Возможно, брошюры. Я старался не думать об этом.
— Что же это за странный знакомец, который не может сам сдать свой чемодан на хранение? Может, его зовут Карл Хергезель?
— Нет, его имя Шмидт, Генрих Шмидт.
— А откуда вы его знаете, этого так называемого Генриха Шмидта?
— Мы давно знакомы, лет десять, не меньше.
— И как вы пришли к мысли, что там могут быть брошюры? Кто он, этот Эмиль Шульц?
— Генрих Шмидт. Он был социал-демократ или даже коммунист. Потому я и решил, что там могут быть брошюры.
— Вы, собственно, откуда родом, господин Хергезель?
— Я? Из Берлина. Берлин-Моабит.
— И когда родились?
— Десятого апреля двадцатого года.
— Так, и знаете этого Генриха Шмидта не меньше десяти лет и в курсе его политических убеждений! В ту пору вам, значит, было одиннадцать, господин Хергезель! Не надо так глупо врать, не то я рассержусь, а в таком случае могу сделать вам больно!
— Я не врал! Все, что я сказал, правда.
— Имя Генрих Шмидт — первое вранье! Не видели содержимого чемодана — второе вранье! Причина сдачи на хранение — третье! Нет, любезный господин Хергезель, каждая ваша фраза — вранье!
— Нет, все правда. Генрих Шмидт собирался в Кёнигсберг, а поскольку чемодан был слишком тяжелый и не нужен ему в поездке, попросил меня сдать его на хранение. Вот и все!
— И не лень ему ехать к вам в Эркнер за квитанцией, когда можно спокойно держать ее в собственном кармане! Очень правдоподобная история, господин Хергезель! Ну да ладно, оставим это пока. Мы еще не раз обо всем потолкуем, думаю, вы окажете мне любезность и проедете со мной в гестапо. Что же до вашей жены…
— Моя жена про чемодан вообще не знает!
— Она тоже так говорит. Но что она знает, а что нет, я обязательно выясню. А поскольку я так удачно застал вас, голубков… вы ведь познакомились на фабрике?
— Да… — сказали оба.
— Ну, и чем же вы там занимались?
— Я работал электриком…
— А я кроила френчи…
— Прекрасно, прекрасно, вы люди работящие. Но когда не кроили материал и не тянули проводку — чем вы тогда занимались, красавчики мои? Может, сколотили махонькую коммунистическую ячеечку, вы двое, некто Йенш, по прозвищу Младенец, и некий Григоляйт?
Побледнев, они смотрели на комиссара. Откуда ему это известно? Оба растерянно переглянулись.
— Ага! — насмешливо хохотнул Лауб. — Обалдели маленько, да? Дело в том, что вы тогда были под наблюдением, все четверо, и, если б так быстро не разбежались, наше знакомство наверняка состоялось бы чуток пораньше. Вы и сейчас на заводе под наблюдением, Хергезель!
В полном замешательстве они даже не думали возражать.
Комиссар задумчиво наблюдал за ними, и вдруг его осенило:
— Кому же принадлежит означенный чемодан, господин Хергезель? Григоляйту или Младенцу?
— Кому? Ах, да какая теперь разница, вы и так все знаете… мне его всучил Григоляйт. Собирался через неделю забрать, но прошло уже столько времени…
— Скрылся, видать, ваш Григоляйт! Ну, я его разыщу… если он еще жив, конечно.
— Господин комиссар, уверяю вас, ни я, ни моя жена, с тех пор как вышли из ячейки, политикой не занимались. И ячейка развалилась из-за нас, еще до начала работы. Мы быстро поняли, что для такого не годимся.
— Я тоже понял! Я тоже! — иронически заметил комиссар.
Но Карл Хергезель неколебимо продолжил:
— С тех пор мы думали только о своей работе, мы ничего не совершали против государства.
— Только вот чемодан, не забывайте про чемодан, Хергезель! Хранение коммунистических брошюр — это государственная измена, за это вы заплатите головой, любезнейший! Ну что ж, госпожа Хергезель! Госпожа Хергезель! Что вы так разволновались? Фабиан, оторвите молодую женщину от мужа, только аккуратно, ради бога, Фабиан, не сделайте лапоньке больно! У нее недавно случился выкидыш, у деточки, она не желает рожать фюреру солдат, ни в коем случае!