Один в Берлине
Шрифт:
Госпожа Герих лишь пренебрежительно пожала плечами.
— Прежде чем уйдете, — процедила она, — будьте любезны предъявить ваше удостоверение. Хочу записать вашу фамилию.
— Пожалуйста! — Анна Квангель протянула ей удостоверение. — Там все написано. Визитных карточек у меня, к сожалению, нету.
Две минуты спустя Анна Квангель ушла, а три минуты спустя растерянное, рыдающее существо позвонило по телефону оберштурмбаннфюреру Гериху и сквозь слезы, но временами топая ногами от злости, сообщило о неслыханном оскорблении, нанесенном посланницей «Фрауэншафта».
— Ну что ты, что ты, — в конце концов сумел вставить
— Нет, Эрнст! — взвизгнули на другом конце линии. — Ничего такого ты не сделаешь! Ты позаботишься, чтобы эта женщина извинилась передо мной. Уже сам тон, каким она со мной говорила! «Детей у вас, разумеется, нет!» — так и сказала. Она же оскорбила и тебя, Эрнст, неужели ты не понимаешь?
Оберштурмбаннфюрер в конце концов конечно же понял и обещал своей «лапочке Клер» все, только бы она успокоилась. Да, разумеется, перед ней извинятся. Безусловно, еще сегодня. Само собой, он достанет билеты в оперу, а потом, пожалуй, можно пойти в «Фемину», чтобы она немножко отвлеклась и успокоилась, а? Да, он прямо сейчас закажет столик, а она пусть попробует по телефону собрать кое-кого из подруг и друзей…
Заняв таким образом жену, оберштурмбаннфюрер велел соединить его с высшим руководством «Фрауэншафта» и чрезвычайно резким тоном пожаловался на нанесенное ему оскорбление. Неужели вправду для подобных поручений нельзя найти никого поприличнее этой неотесанной бабы? Пожалуй, пора провести у них там серьезную проверочку! Пусть эта Квангель-Квингель-Квунгель извинится перед его женой! Сегодня же вечером! И чтобы доложить немедленно!
Когда оберштурмбанфюрер наконец повесил трубку, он успел не только побагроветь, но и твердо убедиться, что ему нанесли непростительное оскорбление. Он сразу позвонил «лапочке Клер», однако дозвонился по меньшей мере с десятого раза, потому что она увлеченно сообщала приятельницам, как возмутительно с нею обошлись.
А тем временем эхо от звонка ее мужа понеслось по всей берлинской телефонной сети, усиливаясь и расширяясь во все стороны — наводились справки, шли расспросы и строго конфиденциальные перешептывания. Порой разговоры далеко отклонялись от изначальной темы, но благодаря точности и безошибочности автоматической системы связи снова возвращались к ней. Лавина все разгонялась и в итоге достигла маленького бюро «Фрауэншафта», в непосредственном подчинении которого находилась Анна Квангель. В ту пору там на должностях (почетных!) трудились две дамы, одна седая и тощая, удостоенная Материнского креста [18] , другая — полненькая и еще молодая, но с короткой мужской стрижкой и партийным значком на могучей груди.
18
Материнский крест — орден, которым в нацистской Германии награждали матерей, имевших четверых и более детей.
Первым делом досталось седой, она сняла телефонную трубку, и вся лавина обрушилась на нее. Совершенно ошеломленная, дама беспомощно махала руками, бросала умоляющие взгляды на полненькую, пыталась вставить коротенькие реплики:
— Но Квангель… вполне надежная женщина. Я знаю ее много лет…
Тщетно, спасения не было! Во «Фрауэншафте» тоже в выражениях не стеснялись: разъяснили ей, какие безобразия творятся у нее в конторе. Хорошо, если она выкрутится, не слишком подмочив свою репутацию! А что до этой Квангель, то выгнать ее немедленно. И пусть принесет извинения, прямо сегодня! Именно так, хайль Гитлер!
Едва седая положила трубку и, все еще дрожа всем телом, принялась рассказывать пышке, что произошло, как вновь зазвонил телефон: очередное начальство почло своим долгом орать, ругаться и угрожать.
В этот раз досталось пышке. Она тоже едва устояла на ногах под этаким напором и тоже дрожала, ведь, хотя сама она состояла в партии, муж ее, адвокат, считался политически неблагонадежным, поскольку до 1933 года нередко защищал в суде красных. Подобная история может стоить им головы. Пышка все пустила в ход — и послушность, и рвение, и глубочайшую преданность.
— Совершенно верно, прискорбное упущение… Эта женщина не иначе как сошла с ума… Конечно-конечно, все будет сделано, сегодня же вечером. Я лично…
Напрасно, все напрасно! Лавина и ее не пощадила, переломала все кости. Превратила в безвольную тряпку.
Звонки следовали один за другим. Сущий ад! Женщины не успевали перевести дух, звонок за звонком, беспрерывно. В конце концов обе сбежали из конторы, не в состоянии слушать дальше одни и те же грубые инсинуации. Запирая дверь, они слышали, как телефон требует новой жертвы, но возвращаться не стали. Ни за что на свете! Хватит с них, на сегодня, и на завтра, и на ближайшие годы!
Некоторое время они молча шагали к своей цели, квартире Квангелей. Потом одна сказала:
— Ох и получит она у меня! Устроила нам неприятности!
— Вот именно, — подхватила та, что с партийным значком. — Дело-то не в этой Квангель! Но вы ведь знаете, неприятностей у нас и без того выше крыши…
— Точно! — коротко ответила обладательница Материнского креста, думая о сыне, который воевал в Испании, причем не на той стороне, за красных.
Однако разговор с Анной Квангель прошел совершенно не так, как рассчитывали обе дамы. Анна Квангель не позволила им ни кричать на нее, ни запугивать.
— Сперва объясните мне, что я сделала неправильно. Вот мои записи. Госпожа Герих подпадает под закон о трудовой повинности…
— Но, дорогуша… — сказала пышка, — речь тут совершенно не об этом. Она — супруга оберштурмбаннфюрера. Вы же понимаете?
— Нет! При чем тут это? Где написано, что жены высоких чинов освобождены от трудовой повинности? Мне об этом ничего не известно!
— Не будьте такой буквоедкой! — строго проговорила седая. — Как супруга высокого чина госпожа Герих имеет и более высокие обязанности. Она должна заботиться о переутомленном муже.
— Я тоже.
— У нее множество представительских обязанностей.
— Это еще что такое?
Ну что прикажете делать с этой женщиной, ничем ее не проймешь, не понимает она, что не права. Не хочет понять, что высокие чины со всей их родней полностью освобождены от обязанностей перед государством и обществом.
Пышка со свастикой полагает, что уяснила себе истинную причину упрямства Анны Квангель. Она обнаружила на стене фотографию бледного, худенького паренька, украшенную венком и траурным бантом.