Один в поле воин
Шрифт:
– Читал, но мне это не интересно.
– Дело в том, что я приехал налаживать с ним связи. У меня была с ним личная встреча. Не помню, говорил ли я тебе, что наше знакомство с каудильо состоялось перед самой войной. Уже тогда мы нашли, что у нас много общего, а три дня назад, встретившись через столько лет, мы опять поняли, что нам есть о чем поговорить.
Юноше моего возраста не должна быть неинтересна политика, поэтому я сделал скучающее лицо. Генри заметил это и улыбнулся.
– Потерпи, Майкл. Мне просто хочется прояснить все сейчас, чтобы у нас потом не было никаких разногласий.
– Я внимательно слушаю.
–
– Пока непонятно. Зачем их представлять? Почему они сами сюда не приехали?
– Они пока не могут. До сих пор генерала Франко считают пособником Гитлера, и простые люди не поймут, если их правительства начнут торговать с Испанией. Понимаешь, что я хотел сказать?
– Не совсем. Раз вы здесь, значит, Америка согласна с ним вести дела. Я правильно понял?
– В принципе, да. Именно поэтому я здесь, чтобы наладить связь с Франсиско Франко. Скажу сразу, как человек мне он нравится. В свое время он стал самым молодым генералом в Испании, при этом он весьма умный, хотя, по моему мнению, излишне набожный человек. Временами он неоправданно жесток, что очень неправильно и недальновидно, но это внутренние дела самих испанцев, которые нас не касаются. Скажу еще, что он все, что можно, делает для своей страны, и только благодаря Франсиско Франко Испания не была втянута во Вторую мировую войну.
– Про Гитлера я знаю, – отыгрывал я роль подростка, который тоже кое-что знает и может этим похвастаться. – Это он, со своими фашистами, развязал войну, на которой погибло много людей. Мне об этом один парень рассказывал, который воевал в Европе. Он сказал, что война – это настоящее проклятье, грязь и кровь. Это его слова.
– Он все правильно сказал. Вот только Гитлер уже мертв, а Франко жив, а так как война закончилась всего пять лет назад, люди прекрасно помнят, какие беды она им принесла, и поэтому… плохо к нему относятся. Именно поэтому наши промышленники с финансистами не могут официально поддерживать с ним отношения.
– А вы, дядя Генри, значит, не боитесь?
– Не боюсь, – ответил мне сенатор и посмотрел на жену. – Мне кажется, я уже больше ничего не боюсь.
После его слов наступило неловкое молчание, которое прервал через минуту сам сенатор:
– Хотя нет, боюсь. За мою любимую жену боюсь. За тебя боюсь, Майкл.
– Не надо за меня бояться, дядя Генри. Я парень хваткий, из любого положения выкручусь.
Своими словами я слегка разрядил обстановку.
– Я и не сомневался, – сенатор сделал паузу, заострив мое внимание, потом продолжил: – Собственно, к чему я тебе все это рассказал, Майкл. Ты – рассудительный для своего возраста юноша, должен знать, что положение в стране, скажем так… не совсем стабильное. Несмотря на то что большинство испанцев поддерживает своего каудильо, у него есть противники. Тебе жить в этой стране, и со временем ты можешь от них услышать много плохого о генерале Франко, а затем так же подумать обо мне. Тебе шестнадцать лет, Майкл, твой мозг восприимчив, легко впитывает все новое, при этом нередко принимая на веру то, что только кажется правдой. Причем нередко ложь от правды может отличить далеко не каждый взрослый человек, поэтому просто всегда помни одно, парень: то, что я делаю, это на благо нашей
– Да понял я, дядя Генри, понял. Америка превыше всего!
Вильсон хитро усмехнулся:
– Интересная интерпретация нацистского лозунга. Ты знаешь, что в государственным гимне гитлеровской Германии первой строчкой были слова: Германия, Германия превыше всего?
– Не знал, но получилось неплохо.
– Генри, если ты закончил разговор с Майклом, то мне хотелось бы у тебя кое-что узнать, – неожиданно включилась в наш разговор Мария. Сенатор кивнул головой: говори, слушаю. – Что значит нестабильное положение в стране? У них что, все еще продолжается гражданская война?
– Конечно нет, милая. Нет никакой гражданской войны. У каудильо, как у любого диктатора, есть оппозиция. Большинство из них борются с режимом, болтая языком, вот только кроме них есть группы анархистов-радикалов, которые убивают полицейских и устраивают взрывы. Только это единичные случаи. Кстати, меня заверили, что Мадрид – самый безопасный город страны.
– Генри, почему мы об этом раньше не знали? – с укором спросила его жена.
– Милая, ты сама должна прекрасно понимать, что любая диктатура подразумевает появление оппозиции, а в этой стране прошло только десять лет после братоубийственной войны, которая расколола гражданское общество на две части. К тому же до приезда сюда я сам не знал всех подробностей. Скажем так: меня сегодня просветил на эту тему майор из тайной полиции.
– Зачем он тебе все это рассказал?
– Просто для того, чтобы мы знали и не ужасались, когда услышим в новостях о гибели полицейского. Вот скажи, ты много обращала внимания в американских газетах на разборки между гангстерами?
– Мне неинтересны подобные новости.
– Во и сейчас не обращай внимания.
– Генри, тот майор тебе сказал, что Мадрид самое безопасное место, а как насчет Барселоны?
Сенатор задумался на какое-то время. Я уже заметил, что Генри Вильсон не любит говорить о непроверенных сведениях и фактах.
– Точно не скажу, но он меня заверил, что в больших городах, как и в Мадриде, безопасно. Правда, при этом предупредил, что свои политические взгляды лучше чужим людям не высказывать. Испанцы – народ горячий. Сама понимаешь…
– Знаешь, – перебила своего мужа Мария, – я как-то по-другому представляла Испанию.
– Все будет хорошо, дорогая. Просто живи и наслаждайся хорошей погодой и твоими любимыми картинами. Хорошо?
– Хорошо, дорогой.
«Вот оно как у них. Впрочем, ничего удивительного. Франко до сих пор считается приспешником Гитлера. Генри прав, гражданская война оставила свой след, да и десять лет не такой уже и большой срок для народной памяти, – я тихонько хмыкнул. – Теперь понятно, откуда у нас такая охрана. Только Генри не в полном объеме все это подал. Надо его малость подтолкнуть».
– О! Тайная полиция. Ух ты, как интересно! – неожиданно проявил я интерес к этой теме. – Значит, с нами будут ездить тайные агенты?
– Нет. Конечно, нет, – поспешно произнес сенатор. – Единственное, что могу добавить, так это то, что официальное название у тайной полиции «Политико-социальная бригада», а занимается она расследованиями в области социальных и политических преступлений.
– Чепуха какая-то! Политические преступления! – фыркнул я, изображая разочарование. – А всякие там убийцы? Или кто взрывы устраивает? Кто ими занимается?