Одиночество простых чисел
Шрифт:
— Уходи отсюда, — сказал Денис.
Маттиа поискал выключатель на стене.
Комната выглядела огромной, вдоль стен тянулись книжные стеллажи. Из мебели — только совершенно пустой письменный стол, и ничего более. У Маттиа создалось впечатление, будто сюда очень давно никто не заходил.
— Уже почти одиннадцать. Нам нужно идти, — сказал он.
Денис не ответил. Он стоял к нему спиной, на середине большого ковра. Маттиа подошел ближе, обошел его кругом и понял, что тот плачет — Денис тяжело дышал,
И только тут Маттиа увидел на полу разбитую настольную лампу.
— Что это? — спросил он.
Дыхание Дениса сделалось хриплым.
— Что это… Что ты сделал?
— Я… — начал Денис и умолк.
— Что? Что?
Денис раскрыл левую руку и показал Маттиа кусок зеленого стекла, запотевшего от тепла ладони.
— Вот, хотел почувствовать то же, что и ты, — прошептал он.
Маттиа не понял и в растерянности отступил. Резкая боль обожгла желудок, перекинулась на руки и предплечья.
— Но… я не смог, — добавил Денис.
Он так и держал ладони кверху, словно ожидая чего-то.
Маттиа хотел спросить его: «Зачем?» — но промолчал. Снизу доносилась приглушенная музыка, пульсирующая басами. Денис хмыкнул.
— Уйдем отсюда, — предложил он.
Маттиа кивнул, но еще какое-то время они продолжали неподвижно стоять.
Наконец Денис повернулся и направился к лестнице. Маттиа последовал за ним. Миновав гостиную, они вышли на улицу, где свежий ночной воздух вернул их к жизни.
17
В воскресенье утром отец Джады Саварино позвонил отцу Виолы, перебудив всех в доме Баи. Состоялся долгий телефонный разговор.
Виола, еще в пижаме, прижалась ухом к двери в родительскую спальню, но так ничего и не расслышала. Ни единого слова. Когда же в спальне скрипнула кровать, она бегом вернулась в свою комнату и, нырнув под одеяло, притворилась спящей.
— Потом объяснимся, — сказал отец, тронув ее за плечо. — А пока запомни — никаких вечеринок в этом доме больше не будет, и сама ты никуда не пойдешь. Придется тебе забыть о вечеринках, и надолго.
За обедом мать потребовала объяснить, почему разбита настольная лампа в мансарде. Сестра, которая обычно защищала Виолу, на этот раз промолчала, поскольку уже заметила, что та посягнула на ее запасы.
Весь день Виола просидела в своей комнате, при этом ей было строго запрещено звонить по телефону.
Настроение было паршивым: у нее все не выходили из головы Аличе и Маттиа — как они держались за руки.
В понедельник утром, запершись в ванной, Аличе сняла марлю, закрывавшую татуировку, скомкала ее и бросила в унитаз вместе с раскрошенным печеньем, которое не съела за завтраком.
Рассматривая фиалку в зеркале, она подумала, что навсегда изменила свое тело, во второй уже раз, и даже вздрогнула от волнения. Ей пришло в голову, что при желании она может сделать со своим телом что угодно — изуродовать нестираемыми знаками, или даже уничтожить, или… Она так и не придумала варианта для этого последнего «или».
В то утро она собиралась показать татуировку Виоле и другим девчонкам в женском туалете, а заодно рассказать, как они с Маттиа долго целовались. Не было нужды придумывать что-либо еще. А если вдруг спросят о подробностях, она повторит их собственные фантазии, слышанные не однажды.
Придя в класс, она положила рюкзак на свое место и направилась к парте Виолы, вокруг которой уже собрались все остальные.
— А, вот она, пришла, — долетели до нее слова Джулии Миранди.
Аличе радостно поприветствовала подруг:
— Чао, девочки!
Но ей никто не ответил.
Она наклонилась к Виоле, чтобы поцеловать в обе щеки, как та сама ее научила, но Виола даже не шелохнулась.
Аличе недоуменно выпрямилась и увидела четыре пары сверлящих ее глаз.
— Вчера нам всем было очень плохо, — заговорила Виола.
— Да что ты? — с искренним беспокойством произнесла Аличе. — А что случилось?
— Ужасно болел живот, у всех четверых, — с вызовом добавила Джада.
Аличе вспомнила, как Джаду вырвало на пол, и подумала: «Еще бы, после того, сколько вы пили…»
— А у меня ничего не болело, — призналась она.
— Конечно, — усмехнулась Виола, обращаясь к девочкам. — Никто и не сомневается.
Джада и Федерика рассмеялись, Джулия опустила глаза.
— Как это понимать? — растерялась Аличе.
— Ты прекрасно знаешь, как понимать, — ответила Виола, впиваясь в нее колючими глазами.
— Нет, не знаю, — возразила Аличе.
— Ты отравила нас! — с гневом заявила Джада.
— Да вы что? Как это — отравила?
— Да ладно, девочки, это же не так, — робко заметила Джулия.
— Нет, так! Она отравила нас, — повторила Джада. — Кто знает, какой гадостью она напичкала эти свои сладкие трубочки? Ты ведь хотела, чтобы мы все заболели, разве не так? — снова обратилась она к Аличе. — Молодец! Тебе это удалось.
До Аличе не сразу дошел смысл сказанного. Она посмотрела на Джулию и прочитала в ее взгляде: «Уж извини, но я ничего не могу поделать», потом обернулась к Виоле, но та ответила ей равнодушным взглядом, а Джада схватилась за живот, словно у нее начались колики.
— Но я… Сладкие трубочки мы готовили вместе с Соледад. Мы вместе покупали продукты в супермаркете.
Девчонки молчали, глядя по сторонам. На их лицах было написано: «Когда же эта убийца уйдет?»
— Дело вовсе не в сладостях Соледад. Я тоже их ела, но со мной ничего не случилось, — солгала Аличе.