Одиночество
Шрифт:
Вечер выдался классический для охоты на солонце. Стояла абсолютная тишина, даже ни один листочек на осинах не шевелился. На небе ни одного облачка, а где-то возле затылка тонко звенят несколько комаров.
Примерно через час ожидания на солонец прибежали два зайца и стали быстро, быстро лизать податливую, солёную грязь, ушами стригли во все стороны. Я залюбовался ими и даже вздрогнул от близкого, раскатистого выстрела. Зайцы в один прыжок исчезли. Я схватился за карабин, весь напрягся.
Почти сразу прозвучал второй выстрел, потом ещё, ещё, ещё. Я насчитал семь выстрелов. Всё стихло. Я знал, что у родственника с собой всего один магазин, – десять патронов, значит, осталось три. Тишина. Я молчу, жду. Через какое-то время, мне показалось, что через вечность, он окликает меня и зовёт подойти.
Я слезаю с лабаза и ломлюсь к нему через стену молодого, очень густого осинника, просто очень густого. Когда я был в самой середине этого осинника, то есть, когда мои движения были совершенно скованы, а ствол карабина смотрел строго вверх, родственник снова начинает стрелять. Размеренно, через равные промежутки времени: бам, бам, бам. Эти три выстрела прозвучали совсем рядом, во всяком случае мне так показалось. Да что там показалось, так оно и было. Я продрался, наконец, сквозь мелкач:
– Ты где?
– Здесь я, здесь. – Он вышел из-за толстой лиственницы и боком стал приближаться ко мне, всё время оглядываясь куда-то.
– Что происходит, чёрт возьми.
– Ты не ругайся, лучше патронов мне дай. Я, кажется, двух медведей убил.
– Что значит «кажется»?
– То и значит, что один вон, возле тебя, кажется, мёртвый.
Я судорожно оглянулся и совсем недалеко, каких-то шагах в пяти увидел здоровенного медведя. Он не подавал признаков жизни.
– А там вон, за лиственью, другой. Но тот ещё дёргается, наверное, ещё живой.
Я дал родственнику патроны, и мы подошли ко второму медведю. Он уже дошёл. Он был вообще огромный! Просто огромный! Приподнять голову от земли было невозможно, так он был здоров.
Родственник рассказал, что сначала по тропе прибежал первый медведь, в которого он стрелял семь раз, всё не мог попасть по месту. Потом, когда уже позвал меня, по той же тропе, тоже бегом, прибежал ещё один медведь.
– Когда я по нему выстрелил, он, собака, на меня кинулся. Последние два патрона выстрелил уже в упор. Совсем рядом. Даже чуть-чуть испугался. Так что оглядывайся, может ещё прибегут.
До глубокой ночи мы обдирали этих медведей. Да что там до ночи, когда закончили, уже начало светать. Мясо медведей пришлось бросить, всё было нашпиговано червями. Забрали только шкуры, да лапы. Ну, и желчь, конечно.
Видимо, этот родственник был чуть-чуть безбашенный. Но зато везучий, просто до неприличия везучий. Охотясь на соболя, а он каждую осень брал длинный отпуск, специально на охоту, он всегда, в начале сезона добывал мясо. Или лося добудет, или изюбря. Каждый год охотился с мясом.
Расскажу ещё один случай. Соболевал он, капканил соболя. По капканам ходил без собак. Вспугнул глухаря, тот отлетел куда-то в сопку и, как показалось, где-то недалеко сел. Решил подойти, бывает, что и подпускает, если не стреляный, или молодой, не пуганый.
От путика отошёл метров двести и наткнулся на берлогу. Про глухаря сразу забыл. Если человек везучий, то он и на дороге самородок найдёт. Сразу понял, что это берлога, хотя и была она сделана не по правилам. Не было там никакого углубления, лаза, и прочих премудростей, просто большая куча веток, оставшаяся после лесозаготовок, засыпанная снегом. Вот под этой кучей хвороста и устроил себе спальню хозяин тайги.
Как уже отмечалось, родственник мой был чуть с прибамбасом, не то, чтобы уж совсем, но что-то слегка странное было. Иначе как объяснить его дальнейшие действия. Явно присутствовала какая-то лёгкая странность, если не назвать это большой глупостью, а то и просто дуростью.
Ходил он по капканам с тозовкой. Кто не в теме, поясню, что из этого ружья можно белку стрельнуть, соболя, рябчика. Даже глухаря можно, если ловко попадёшь. Ну, уж никак не медведя, даже и думать об этом не стоит. Медведю та пулька, что слону дробина, но разозлить, раззадорить может. Да не пойдёт никто с тозовкой на медведя, – глупости это.
Родственник полез наверх, на кучу. Залез. Потоптался там, ветки пружинили, снег начал осыпаться, проваливаться внутрь. Коль ветки пружинили, он давай прыгать. Медведь стал проявлять себя, стал ворчать, потом начал ухать. Охотник чуть раскидал снег, раздвинул немного ветки, и выстрелил из тозовки прямо между своих ног, прямо вниз.
Куча хвороста буквально взорвалась, охотник отлетел в сторону, метров на пять, потеряв где-то в снегу своё ружьё. Это здоровенная медведица выскочила прямо через верх берлоги и убежала в сопку. Убежала быстро, не оглядываясь. Охотник видел, какая она здоровая, какая толстая. Нашёл ружьё, продул от снега ствол, перезарядился, стал рассматривать берлогу.
Почти сразу обнаружил ещё одного медведя. Пестуна. Медведь был мертвый. Это когда охотник сверху стрелял между ног, он угодил пулькой точно в голову пестуну. Везучий.
Долгие годы охотился этот мой родственник, и очень удачливо охотился, порой так удачливо, что многие становились завистниками, зная его успехи в этой области.
Мы уже не были родственниками, когда ему пришлось закончить, забросить таёжную охоту. Однажды, выходя из зимовья к машине, он упал, – прихватило сердце, и пролежал на тропе весь остаток дня и целую ночь. Следующий день он мерял тремя шагами: сделает три шага, отдыхает. Снова три шага, опять отдых. И так весь день. С великими трудами добрался до машины и приехал домой.
Живой. И по сей день живой, но охоту забросил. А может это она забросила слишком фартового, удачливого охотника.
Зимовье на Ужире
Зимовьё стояло на высоком берегу, радостно смотрело большим окном навстречу причаливающей лодке и, будто улыбалось, будто радовалось, встречая хозяев. Радовалось решительной их поступи по натоптанной тропинке, радовалось их бодрым, хозяйским взглядам, радовалось их звонким, молодым голосам, так ловко, так умело вплетающимся в лесные звуки, в птичьи трели, в журчание ближнего речного переката.