Одиночество
Шрифт:
Однажды, глубокой осенью, снегу было уже на добрую четверть, мы с этим самым родственником шли в его зимовьё. Я помогал ему занести какие-то продукты на зимний промысел. Зимовьё от дороги находилось где-то в пятнадцати километрах, но тропа была совершенно дикой, не пропиленной, а местами ещё и по каменистым осыпям, так мне эти километры показались всеми двадцатью. Шли мы с огромными рюкзаками, как говорится, завьюченными под завязку. Во многих местах приходилось подныривать под поваленные деревья, но не упавшие до самой земли, а кланяться таким образом, с рюкзачищем, ох как не просто.
Так вот, уже где-то на подходе к зимовью, во всяком случае на второй половине пути, родственник неловко перешагивал валежину, запнулся и грудью упал прямо на неё, на валёжину, на торчащий острый сучок. Сук был толщиной, наверное, пальца в четыре, но острый, будто его специально готовили, специально затачивали. А так как на спине был тяжеленный рюкзак, сучок легко проткнул, пробил грудь, и глубоко воткнулся в рюкзак.
Я всё это видел, слышал, как тяжело охнул при падении мой родственник, и понял, что здесь всё и закончится. Закончится в самом печальном, трагическом понимании. Упав на колени, я торопливо скидывал свой рюкзак, лихорадочно соображая, что же делать, как помогать. Вытащить родственника назад к машине я не смогу, бежать за подмогой…. В голове уже плыли картины объяснения с его женой, детьми….
Его голос, довольно бодрый, да ещё и с матерком, вывел меня из ступора:
– Помоги мне подняться! Пришпилило, как таракана булавкой.
Я вскочил, торопливо стащил с него рюкзак, высвободив его руки из ремней. Сук торчал сквозь куртку, хищно поблёскивая заострённым зубом. Крови на нём не было. Я ещё не поверил, подумал, что кровь стёрлась об одежду.
– Помоги встать!
Я стал приподнимать его, помогая слезть с торчащего насквозь сучка. Наконец он полностью освободился, сел на эту же валежину и стал рассматривать дыру в куртке. Я стоял рядом, разинув рот.
– Чего ты перепугался? Не задело меня, не задело. Нисколечко не задело. Вот, подмышкой прошло.
Он расстегнул куртку, задрал до шеи свитер, рубаху, даже майку задрал, скомкав её одной рукой, видя, что я до сих пор не могу прийти в себя, не могу и слова сказать, снова стал оправдываться:
– Вот, подмышкой прошёл, даже не поцарапало. Запнулся, неловкое место, запнулся.
Долго сидели, отдыхали, приходили в себя. Снова навьючили рюкзаки, помогая друг другу, потащились дальше. Я ворчал себе под нос:
– Везучий ты, ох везучий.
Родственник просто улыбался.
Однажды этот самый родственник ехал на своём «Москвиче» по каким-то делам. Ехал по лесовозной трассе, которая уже упоминалась в этом рассказе, только теперь дело было зимой, и пыль за лесовозами поднималась снежная, белая, будто бы чистая, радостная. И настроение у родственника было светлое и радостное.
А на трассу, через определённые расстояния, выходят старые волока, по которым раньше вывозили заготовленный лес. Теперь уже леса вдоль трассы нет и волока стоят без дела. Ну, не то, чтобы уж совсем не было леса, есть конечно, но он ещё не зрелый, молодой ещё лес-то. Ещё где-то лет семьдесят ждать надо, чтобы снова в этих местах начинать рубить лес.
А волока, пробитые в те давние годы, так и стоят, на них ничего не растёт. Вот. Ехал этот родственник, ехал, и вдруг заметил на одном волоке
В машине, как уже отмечалось, в период охотничьего сезона всегда был карабин. Родственник извлёк из бардачка старенький бинокль и, после нескольких попыток, разглядел, что далеко на волоке играют две рыси. Вообще рысь довольно скрытный зверь. И вообще, в нашем регионе численность этого таёжного зверя весьма низкая. Как-то уж так сложилось, что рысь у нас появлялась лишь заходя откуда-то издалека, из других таёжных районов. Очень редко охотники добывали такого зверя.
Родственник долго любовался в бинокль на играющих рысей, понимая, что стрелять на таком расстоянии бесполезно, слишком далеко. Он надеялся, что они сдвинутся в его сторону, подойдут поближе. Но звери наоборот, стали удаляться, уходить по волоку в противоположную сторону от дороги, и скоро должны были совсем скрыться за поворотом.
– А! Стрельну один раз. Хоть просто в ту сторону. Может испугаются, да побегут в мою сторону.
Достал карабин, у него тогда ещё не было оптического прицела, облокотился на машину, прицелился просто в сторону зверей, их через прорезь прицела совсем не было видно, так, чуть чернело что-то. Выстрелил. Вдалеке ничего не изменилось, как будто, так и чернело на снегу. Убрал карабин, – не стрелять же ещё раз, патроны палить впустую.
Снова взял бинокль. Долго присматривался, – движения не было. Будто бы в снегу лежит зверь, толи живой лежит, просто притаился, толи мёртвый. Не понятно. Ещё подождал, – движения нет. Закрыл машину, полез в снег, – надо же разобраться.
С трудом добрёл, снегу было много выше колена, даже испарина выступила на лице. Ещё на подходе увидел, что на волоке лежат две рыси, обе мёртвые. Это он одним выстрелом, одной пулей добыл сразу две рыси. Это ли не везение. При чём даже шкуру не попортил, обе рыси убиты в голову.
А вот ещё случай. Было это в июне, да, в середине месяца, поехали мы с ним на солонец. От посёлка километров около тридцати, но лесовозная дорога поддерживалась в порядке, так что доехали быстро, без приключений. Свернули на знакомый отворот, ещё чуть проехали, убедились, что никто чужой не бывал, следов не видно, это подняло настроение. Закрыли машину, чуть прошли и вот он, солонец.
На лабаз залез я, а родственник решил пройти чуть дальше, там, за густым, мелким осинником начиналась возвышенность, узкая грива. По самому гребню этой гривы проходила натоптанная зверовая тропа. Вот возле этой тропы он и решил устроиться, посидеть хоть бы до потёмок, покараулить. Расстояние от меня до него было совершенно недалёкое, если по прямой, то где-то около ста метров.
Так и договорились, что пока светло, посидит на тропе, а потом, может быть уйдёт в машину, а мне уж надо будет сидеть до утра. Хотя, если честно, мне эта затея с самого начала не казалась удачной, не по душе была. Я ему об этом говорил. Говорил, что у медведя свадьбы начались, что они в это время вообще дурные, и носятся по тайге без ума и без страха. Но, надо было знать родственника, он лишь посмеивался и отмахивался:
– Хе! Так и я, тоже не сильно с умом-то дружу, коль по тайге бегаю. Был бы ум, где-нибудь в заведении, в мягком кресле бы сидел. Так что ещё неизвестно, кто кого бояться должен.