Одинокая смерть
Шрифт:
Уинслоу бросил недовольный взгляд на жену, потом на Ратлиджа, но, поняв, что слова инспектора носят приказной характер, круто развернулся и покатил из комнаты.
Ратлидж достал из внутреннего кармана чистый носовой платок и предложил плачущей женщине. Она взяла с благодарностью, и он, понизив голос, чтобы не было слышно в соседней комнате, спросил, пытаясь отвлечь ее от горестных мыслей:
— Ваш брат был на фронте?
Она кивнула.
— Вместе с другими добровольцами из Истфилда?
Ее «да» прозвучало приглушенно в платок. Потом она подняла на него глаза и, встретив его взгляд, как будто потеряла дар
— Он… он был… как те… другие?
— Мне очень жаль. Да.
— Я думала… Думала, что произошел несчастный случай на дороге, авария. Он неважно себя чувствовал, но отправился в Гастингс на машине. Фирме задержали морскую доставку из Лондона партии лака. И мистер Кентон просил его найти несколько банок, чтобы пока перебиться. Брат вообще не должен был садиться за руль. Но не мог отказать мистеру Кентону. Я сначала подумала… вдруг пришло в голову, что он покончил жизнь самоубийством, чтобы нас освободить.
Голос ее прервался, а Ратлидж почему-то вспомнил Розмари Юм. Иногда убийство не самая ужасная весть для семьи.
— Почему вы думали, что он может покончить жизнь самоубийством? — спросил он чуть помедлив, давая ей время прийти в себя. В соседней комнате слышалось звяканье чашек и тихие голоса, там переговаривались двое мужчин, которых устранили от разговора.
— Его желудок. Он стал болеть… Раньше брат любил поесть, но в последнее время стал опасаться. Никакого сыра, ни соусов, ни карри. Ничего острого. Он любил в холодные вечера выпить горячего сидра с пряностями. Все пришлось забыть — только отварное мясо, овощи и картофель. Раньше его излюбленным блюдом был пастернак на гусином жире, но о нем пришлось забыть. Ему казалось все безвкусным, а иногда его желудок отвергал и такую еду, он испытывал страшные боли, его стоны продолжались часами. Вирджил говорил, что ему плохо от этих стонов. Но я так жалела Тео и молилась, чтобы его мучения прекратились.
— Он жил вместе с вами?
— Вначале, когда вернулся домой из госпиталя. Тогда никого больше не было, мама и отец умерли. Мэри с ребенком унесла испанка еще до его ранения. Наверное, это надорвало ему сердце, хотя он никогда не упоминал о них после возвращения. Он один пошел на кладбище, даже не просил меня пойти с ним, чтобы показать могилу. И как только смог, вернулся на ферму, где жил один. Конечно, ферма уже не работала, просто он жил там. Он чувствовал себя уютно среди воспоминаний о тех, кто жил там прежде. Так он сам сказал. Уютно. Как будто он мог с ними говорить там.
— Какие отношения были у Тео с вашим мужем?
— Не очень хорошие. — В голосе женщины слышалась покорность судьбе. — Брат не хотел, чтобы я выходила за Вирджила, говорил, что я его не люблю, а жалею. — Она поколебалась немного, потом спросила: — Как он умер? Быстро? — И напряженно ждала ответа.
— Довольно быстро, — ответил Ратлидж. — Вы ведь слышали и о других смертях?
— О да. Все только об этом и говорят в Истфилде, а теперь станут сплетничать и про Тео. Я чувствую вину, потому что сплетничала иногда вместе с ними, теперь знаю, это было плохо.
— Скажите, были у вашего брата враги? Он что-нибудь вспоминал неприятное, связанное с войной?
— Он никогда не говорил о войне. Во всяком случае, со мной. Он пришел домой, снял форму и стал жить как прежде. Я спрашивала
— Ваш брат с кем-то дружил, был особенно близок? Был у него друг в Истфилде? Или враг?
— Не было таких, кто хотел бы убить Тео. Мой брат был хороший человек, никогда ни с кем не ссорился, рано начал работать вместе с отцом у Кентона, не жаловался на судьбу. Его все любили. — Голос ее оборвался, она замолчала, уставившись в пространство, потом продолжила: — Не могу понять, кто мог такое сделать. Он не имел много денег, хотя никогда не брал в долг, обходился без этого.
— А когда вернулся из Франции, то был в хороших отношениях со всеми, с кем вместе там воевал? Не было никаких проблем, например, с Энтони Пирсом?
— Не знаю. То есть я никогда не слышала, что у него с кем-то проблемы. Он никогда не искал неприятностей. Конечно, они все изменились. Они никогда не сидели вместе и не обсуждали, что делали в окопах. Как будто никогда этого не было. Но ведь на самом деле было, не так ли? — Миссис Уинслоу нахмурилась. — Тео дали медаль. Наверное, он был храбрым. Но я не знаю, за что он ее получил.
Такое часто приходилось слышать Ратлиджу с тех пор, как он вернулся в Англию. Военной цензурой запрещалось писать в письмах подробно о том, где они находятся и что делают. И родные часто не имели понятия, что происходило на войне — было это в окопах или на корабле. Представления близких были далеки от того, что происходило во Франции. Он встречал одну женщину, которая со всей искренностью убеждала, что ее погибший на войне сын спал на хорошей кровати и ему меняли простыни. Она гордилась этим и верила, потому что сам сын ей так рассказывал. Ратлидж, естественно, не разубеждал ее, сын так ей говорил для ее же блага. И когда она спросила, в каких условиях он сам был на фронте, он заверил ее, что тоже имел возможность спать в нормальных условиях. И наградой была ее улыбка, как будто она была за него рада. Разумеется, многие семьи знали правду о той невыносимой обстановке, в которую попали родные им люди, но и они часто предпочитали ложь во спасение.
Хэмиш сказал: «Мы должны были умереть. Вот что мы там делали. Умереть ни за что, просто так».
Ратлидж поморщился.
Миссис Уинслоу неправильно истолковала его гримасу.
— Надо было спросить его о войне? Это было важно?
— Нет, — ответил он, — это совсем не важно.
Тут вошел констебль Уокер с подносом, и миссис Уинслоу обрадовалась ему, как спасительной соломинке. Муж вкатился следом, быстро окинул взглядом лица жены и Ратлиджа, как будто пытался уловить, о чем был разговор.
Вскоре они простились, когда подошли к машине, Уокер сказал:
— Надеюсь, Господь поможет нам разобраться в этом деле.
Подбросив Уокера в полицейский участок, Ратлидж направился к священнику церкви Святой Марии.
На табличке на воротах церкви было указано — викарий Оттли. Пока Ратлидж раздумывал, с чего начать — с осмотра двора или со священника, к нему навстречу вышел из своего дома сам викарий.
— Вы инспектор из Лондона, — сказал он, подойдя к Ратлиджу. И надел очки, вглядываясь. — Да, вижу. Хотите поговорить со мной? Я собирался навестить миссис Уинслоу, чтобы поддержать ее, как смогу. Констебль тоже просил меня об этом.