Одинокая волчица
Шрифт:
— Похоже, — согласился Павел. — Остался пустяк: узнать, кто или что её напугало. Ладно, пойдем смотреть дальше.
— Занавески не задернуты, — тихо сказала Елена. — Значит, было светло. Мама терпеть не может черных окон и как только темнеет, завешивает их.
Она прошла вдоль комнаты к старинному дивану с подушками по углам. Возле дивана стояла тумбочка, на ней — ваза с осенними цветами.
— Вот здесь что-то не так… Постойте. Дверца не закрыта: её надо прижать плотнее, до щелчка, иначе она останется приоткрытой. Свои знают…
— А что там хранится? — поинтересовался Андрей.
— Лекарства.
Павел
— Странно, — произнесла она, присаживаясь на корточки рядом с Павлом. — Нет бутылки из-под чего-то импортного. Не помню даже, что в ней раньше было, а сохранили из-за хорошей пробки: раньше ведь бутылки с «винтом» были редкостью. Мама в ней водку хранила — компрессы там, растирка. Чтобы была, одним словом. Красивая бутылочка, грамм на триста.
— Этикетка какая-нибудь была?
— Нет. Но все равно знали, что там водка.
— Понятно. Пошли дальше.
Павел посмотрел на лестницу, которая была напротив входной двери и вела на второй этаж дачи.
— Что наверху? — спросил Павел.
— Моя комната, — ответила Елена.
Мы поднялись на второй этаж, в спальню, где кровать была покрыта темно-розовым покрывалом без единой морщинки. Розовый тюль на окне, туалетный столик, вазочка с ноготками. Чистота — фантастическая, у меня лично такой даже перед большими праздниками не бывает.
Елена села на пороге и зарыдала:
— Это моя комната. Я раньше здесь очень часто бывала. Обязательно все выходные, да и в будни после работы приезжала. Нам с мамой было здесь так хорошо! Я перестала ездить, когда за Санечку замуж вышла. Маме он не очень нравится, а он это чувствует, он такой тонкий, эмоциональный, ему не хочется навязываться… А я не могу его одного в Москве оставлять, у него так много работы, он так устает, ненормированный день, вечные командировки, а он сам такой неприспособленный, что даже ужин разогреть не может, ему все подать надо… А мама просто ревнует меня к нему. Раньше мы все вместе были, а теперь Максим вырос, у него своя жизнь, и я с Санечкой… Она считает, что если она сама почти всю жизнь одна прожила, то и я так должна жить. А мы с Санечкой очень любим друг друга, просто он много работает, а она считает, что он мало уделяет мне внимания и вообще сидит у меня на шее. Я все понимаю: ей одиноко и она ревнует. Но что я могу поделать, если Санечка вообще не хочет с ней жить,
Елена размазывала слезы по лицу и вся тряслась от плача.
— Алена, надо идти дальше, успокойся, — тихо сказал Павел.
Андрей молчал. Он, как и я, был не слишком склонен к сантиментам. Елена взяла себя в руки, встала, открыла стенной шкаф.
— Здесь все, как было. Все на месте.
— Тогда пошли вниз.
Мы снова спустились на веранду и вошли в старую часть дома. Первая комната там была как бы гостевая, и здесь же спал Максим, когда изредка удостаивал бабушку своим посещением. Судя по всему, последний раз это было достаточно давно. Кровать, два кресла, небольшая этажерка с типично дачным «чтивом» — старыми журналами, детективами, какими-то справочниками садовода и кулинарными книгами. И тем не менее комната производила впечатление нежилой, хотя и была так же безукоризненно прибрана, как и весь дом.
Вторая комната была спальней тети Тани. Широкая кровать аккуратно застлана вязаным покрывалом явно ручной работы, на столике у окна — флакончик духов, несколько баночек с кремами, зеркало, щетка для волос, фарфоровая шкатулочка с ручкой на крышке в виде розочки. Анна открыла её и показала Павлу:
— Все на месте. Это украшения, которые мама берет с собой сюда, остальное она хранит в Москве.
Елена открыла платяной шкаф. Несколько летних ситцевых платьев, сшитых ещё Бог знает, когда, несколько хороших шелковых блузок, легкий летний трикотажный костюм и костюм из ткани поплотнее, наверное, для поездок в город, хорошая кожаная куртка, явно дорогой плащ…
— Все на месте, — повторила Елена.
На месте не было только самой Татьяны Георгиевны.
— Ну, первая версия отпадает, — предположила я. — В смысле, инсульт или инфаркт в запертом доме. Уже легче.
— Кому? — с некоторой иронией спросил Андрей. — Сейчас все самое интересное как раз и начинается. В том числе, и самое трудное.
— Что именно? — с испугом спросила Елена.
— Поход в местное отделение милиции, — хмыкнул Андрей. — Наши коллеги страсть как любят заниматься делами о пропавших старушках. Боюсь, что по всем больницам придется звонить с сотового телефона. И отсюда, чтобы была хоть какая-то ясность.
— Вы звоните, — подхватила я инициативу, — а мы с Галкой пойдем по соседним участкам. Может быть, кто-то ещё не уехал в Москву или приехал на выходные. А Ленка…
— А Алена нужна нам здесь, — отрезал Павел. — Если вы все разбежитесь по соседям, мы с Андреем не справимся. Мне, например, даже приметы неизвестны… Нынешние, конечно.
Елена встрепенулась, вышла в соседнюю комнату и вернулась оттуда с фотографией в руках.
— Вот, — протянула она её Андрею, — это мама с Максимом… с моим сыном год тому назад, когда он вернулся из армии. За это время она почти не изменилась.
На цветном снимке среднего формата смеющийся Максим обнимал за плечи изящную седую женщину в черном спортивном костюме. Снимались на фоне качелей в саду в такой же ясный и солнечный день, как сегодня. Только листва на деревьях была ещё абсолютно зеленой. Я давно не видела тетю Таню, но сразу же её узнала: за последние двадцать лет изменился только цвет волос, да ещё лицо потеряло свои прежние чеканные очертания.
Павел буквально выхватил фотографию из рук Андрея и впился в неё глазами. На его обычно бесстрастном лице появилась целая гамма эмоций: изумление, недоверие, гордость. Но он быстро взял себя в руки и оторвался от изображения новообретенного сына.
— Уже хорошо, — скупо похвалил он Елену. — А теперь посмотри, в чем она могла выйти из дома. Наташа, я тебя я не задерживаю, занимайтесь своей частью работы.
Андрей не сдержался и фыркнул. Павел посмотрел на него с удивлением, но что-то сообразил и даже улыбнулся:
— Привык командовать, извините. Когда занимаешься делом…
— Понятно, — великодушно отозвалась я, — вырабатывается безусловный рефлекс. Мы не в претензии.
Павел посмотрел на меня с возмущением:
— Ты хоть сейчас можешь быть серьезной? — осведомился он. — Что за дурацкая манера изо всего устраивать балаган?