Одинокие люди

Ламур Луис

Миссис Уоллен, хозяйка ресторана, помнила меня.

– Как поживаете, мистер Сакетт?
– спросила она.
– Вы только что приехали?

– Четверо из нас приехали, - сухо ответил я, - а двоим не удалось.

На меня оглянулся Титус.

– Апачи?

– Ага. Человек пятнадцать-двадцать.

– Уложили кого-нибудь?

– Некоторых, - сказал я и уселся за столик у стены, где я мог видеть дверь и прислонить винтовку.

– Если вы убили пару индейцев, - сказал один из офицеров, - вам повезло.

– Мне повезло, -

согласился я.

Миссис Уоллен, которая, как и любая женщина на Западе, знала, что нужно голодному мужчине, уже поставила на стол кофейник и чашку. Затем принесла кусок бекона и перец с бобами - обычную еду для тех мест.

Я с удовольствием ел, и постепенно напряжение спадало. Человек в бегах или в драке постоянно находится на взводе, он всегда напряжен, как струна.

В ресторане царила приятная атмосфера, и хотя я не любитель вступать в разговоры, мне нравится быть среди людей. У нас в семье самым общительным был Оррин. Он легко заводил разговор, умел и говорить, и слушать. Он хорошо играл на гитаре, а пел, как настоящий валлиец. Если Оррин войдет в комнату, переполненную людьми, то через десять минут подружится со всеми.

А я был спокойным парнем и достаточно дружелюбным, хотя знакомится не умею. Таким уж я уродился и не жалею об этом. Мне нравится сидеть особняком и слушать разговоры, нравится пить кофе и размышлять.

Когда у Оррина намечаются неприятности, он вначале попробует уговорить противника на мировую, хотя дерется в любой схватке любым оружием, если тот его не послушает. Тайрел - тот покруче. Он хороший парень, но не любит, когда на него давят или наезжают. Не уступит никому ни дюйма. Если придешь к Тайрелу в поисках неприятностей, получишь сполна. Я же не был ни болтуном, ни смутьяном. Если кто-то хотел меня разозлить, ему нужно было постараться, но тогда уж я отвечал в полную силу.

В свое время я заарканил много полудиких лонгхорнов и отловил немало мустангов. Когда разговор заходит о скорости стрельбы, мы с Тайрелом никак не могли решить, кто из нас лучший. Стрелять мы научились, когда еще под стол пешком ходили.

Сидя в тихом зале ресторана, чувствуя, как расслабляются мышцы и исчезает усталость, я прислушивался к разговорам за соседними столиками и думал, будет ли у меня когда-нибудь собственный дом. В последнее время я уже почти перестал в это верить.

Мой дом был там, где я вешал свою шляпу, а остальные посетители жители Тусона просто вышли поужинать воскресным вечером. Дома в холмах мы по воскресеньям одевались в выходную одежду и ехали в церковь.

В те дни все любили эти сборища. Мы слушали, как проповедник распространяется о наших грехах, некоторые даже вроде как гордились, что сумели так много нагрешить, но стыдливо опускали глаза, слушая принародную выволочку, а некоторые удивлялись, что вообще успели набрать провинностей перед Богом, потому что работы было столько, что на грехи времени не оставалось.

Мы старательно, хотя иногда не в тон, хором пели гимны, а после службы садились под деревья с корзинками для ланчей, а женщины начинали меняться едой. Эмми Татум лучше всех в округе мариновала арбузы, а сидр старой Джинни Блэнд, был такой шипучий, что вышибал слезу.

Это было давно и далеко отсюда, но иногда я закрывал глаза и слышал, как поют "На грозных берегах Иордана" или "Скала времен" или тот гимн о церкви в диких лесах. Одежду все шили дома. Мне было лет шестнадцать, когда я в первый раз увидел купленные в магазине брюки и сапоги. Свои мы тачали сами из выделанной кожи.

Один из офицеров подошел к моему столику.

– Не возражаете, если я присяду?

– Пожалуйста, - сказал я.
– Меня зовут Сакетт. Уильям Телль Сакетт.

Он протянул руку.

– Капитан Левистон. Вы упомянули стычку с апачами. Вы разглядели кого-нибудь из них?

– Ну, они были не из резервации, если вы это имели в виду.

– Откуда вы знаете?

Я лишь посмотрел на него.

– По запаху. Прежде чем приехать в наши края, они долго путешествовали по пустыне. Их лошади, судя по навозу, щипали растения пустыни, которые они едят только тогда, когда корма больше нет.

– Вы сказали, что застрелили кого-то?

– Троих... Одного ранил, но не добил.

Он недоумевающе взглянул на меня, и я пояснил:

– Он был слишком хорошим воином, капитан. Двоих я застрелил, а одного зарезал, когда они до меня добрались. Второй дрался, как тигр. Мне показалось, что он парализован, поэтому я оставил его лежать в пустыне.

– Вы были не одни?

– Со мной еще трое. Наверное, они тоже подстрелили парочку индейцев.

– Вы потеряли двоих?

– Тейлора и Билли Хиггинса. Я даже не знаю, как звали Тейлора. А подобрать тела мы так и не смогли. Как только представилась возможность, мы сбежали.

– Теперь о мертвых. Не было ли у одного из индейцев шрама на щеке? Я понимаю, что прошу слишком многого.

– Нет... среди мертвых такого не было. На мертвых я шрама не заметил. Но у того, кого я оставил в живых, был.

Глава третья

Капитан Левистон вздохнул.

– Вы можете пожалеть, что не убили его, мистер Сакетт. Это был Катенни, один из самых опасных и неуловимых апачей.

– Он был очень плох, капитан, и я к тому же не люблю убивать поверженных и беззащитных воинов.

Левистон улыбнулся.

– Понимаю ваши чувства, но боюсь, кое-кому они не понравятся. Есть люди, которые считают, что индейцев надо уничтожить всех до единого.

Сидевшая в противоположном конце комнаты блондинка явно прислушивалась к нашему разговору, хотя делала вид, что занята только едой.

– Капитан, я дрался с теми индейцами, потому что они на меня напали. Я их за это не виню, поскольку это их образ жизни. Они воевали всегда, во всяком случае, так утверждают самые старые индейцы пима и папаго. Они привыкли воевать, а мы привыкли отвечать им тем же самым. Когда-то побеждаем мы, когда-то они. До мирной жизни нам еще далеко.