Одинокий волк
Шрифт:
Значит, ты зависима от адреналина, как и твой отец?
Не совсем, — возражает Кара. — Иногда мы с папой брали фильм на прокат и ели на обед попкорн, и нам было так же хорошо, как и тогда, когда я ходила с ним на работу. — Она теребит край одеяла. — Это как телескоп. Мой папа, что бы он ни делал, сосредоточивает все внимание исключительно на том, чем занят в настоящую минуту. Моя же мама видит все под широким углом.
Наверное, было тяжело, когда он сосредоточивал внимание на волках, а не на тебе.
Она секунду молчит.
Вы когда-нибудь
Как ты можешь описать ваши отношения?
Он знает меня лучше других, — тут же отвечает она.
Когда ты видела его в последний раз?
Вчера утром, — отвечает Кара. — И мама обещала, что отвезет меня в больницу сразу после вашего ухода. — Она поднимает на меня глаза. — Не обижайтесь.
Даже не думаю. — Я постукиваю ручкой по блокноту. — Мы могли бы поговорить об аварии?
Она замыкается и здоровой рукой прижимает перебинтованную крепче к себе.
Что вы хотите знать?
Возник вопрос о том, пила ты в тот вечер или нет.
Выпила бутылочку пива до того, как ушла...
Откуда ушла? — уточняю я.
С этой глупой вечеринки. Я пошла с подругой, но встревожилась, когда увидела, как все напились, поэтому позвонила папе. Он приехал в Бетлехем и забрал меня. — Она смотрит на меня честными глазами. — Не я сидела за рулем, как подозревает полиция. Он никогда бы не посадил меня за руль.
Папа злился на тебя?
Он был разочарован, — негромко признается она. — А это намного хуже.
Ты помнишь момент аварии?
Она отрицательно качает головой.
Врачи со «скорой» сказали, что ты вытащила отца из машины, прежде чем та загорелась, — говорю я. — Невероятно смелый поступок.
Кара просовывает здоровую руку под ногу. Ее пальцы дрожат.
Мы могли бы... могли бы больше не вспоминать аварию?
Я тут же возвращаюсь к более безопасной теме.
Что в папе ты любишь больше всего?
То, что он никогда не сдается, — отвечает она. — Когда окружающие говорили, что он сошел с ума, если хочет отправиться жить со стаей диких волков, он отвечал, что у него получится, а когда он вернется, то будет знать о волках больше любого другого на этой планете. И он оказался прав. Когда к нему привозили раненого или изможденного волка, — а один раз даже принесли волка, которого какая-то идиотка из Нью-Йорка держала в квартире, как домашнего любимца, — он никогда не говорил, что этот волк не жилец. Даже когда они умирали, он все равно пытался их спасти.
Вы с отцом когда-нибудь обсуждали, как бы он поступил, если бы оказался в подобной ситуации?
Кара качает головой.
Он был слишком занят жизнью, чтобы говорить о смерти.
Как ты считаешь, что сейчас должно произойти?
Ясно же, что я хочу, чтобы он поправился! Знаю, будет тяжело, но я уже почти закончила школу и могла бы поступить в местный колледж, а не уезжать за пределы штата, чтобы помочь ему во время реабилитационного периода...
Кара, — перебиваю ее я, — твой брат считает по-другому. Как ты думаешь, почему?
Он полагает, что избавит отца от страданий. Жизнь с черепно-мозговой травмой — не настоящая жизнь. Но дело в том, что так думает только Эдвард. Отец никогда бы не расценивал шанс жить как страдание — насколько бы мизерным этот шанс ни казался, — напряженно говорит она. — Эдварда не было шесть лет. Мой отец, столкнись они на улице, даже не узнал бы его. Поэтому мне очень сложно поверить, будто Эдвард знает, что лучше для моего отца.
Она, как и католики, категорична в своих убеждениях. Интересно, каково это — оказаться объектом этой безоговорочной любви?
Ты разговаривала с врачами отца, верно? — спрашиваю я.
Кара пожимает плечами.
Они ни в чем не разбираются.
Как сказать... Они разбираются в медицине, — возра жаю я. — И имеют опыт лечения людей с такими черепно-мозговыми травмами, как у твоего отца.
Она смотрит на меня долгим пристальным взглядом, потом встает с кровати и подходит ближе. На одну неловкую секунду мне кажется, что Кара собирается меня обнять, но она протягивает руку поверх моего плеча и нажимает клавишу на ноутбуке.
Вы когда-нибудь слышали о парне по имени Зак Данлэп? — спрашивает она.
Нет.
Я поворачиваюсь в кресле, чтобы видеть экран. Там сюжет из программы «Сегодня» о молодом мужчине в ковбойской шляпе.
В две тысячи седьмом году он попал на вездеходе в аварию, — объясняет Кара. — Врачи признали у него смерть мозга. Родители решили пожертвовать его органы, потому что он заявлял, о чем имелась соответствующая отметка в правах, что хочет быть донором. Но когда пришли отключать его от аппарата, медсестру, одну из его двоюродных сестер, толкнули и она провела лезвием ножа по его ступне. И нога дернулась. Поскольку другая медсестра утверждала, что это всего лишь рефлекс, кузина загнала ноготь под ноготь Зака, и тот отдернул руку. Через пять дней он открыл глаза, а еще через четыре месяца после аварии вышел из больницы.
Я смотрю ролик о Заке на больничной койке, о его родителях, рассказывающих о чуде. О том, как возвратившегося Зака приветствовали в родном городе, словно героя. Слушаю, как Зак рассказывает о том, что он помнит, а что забыл. Включая воспоминание о том, что он слышал, как врачи признали его мертвым, а он не мог подняться и сказать, что это не так.
Врачи признали у Зака Данлэпа смерть мозга, — повторяет Кара. — Это еще хуже, чем у папы. Однако сейчас Зак может ходить, разговаривать и делать все то, что делал раньше. Поэтому не говорите, что мой отец не поправится, потому что это неправда!