Одинокий. Злой. Мой
Шрифт:
– Как можно случайно себя порезать? Зачем? Кира… – он ухватил ее за плечо и несильно тряхнул, желая получить хоть какой-то внятный ответ.
– Больше такого не повторится. – Горло сжало спазмом. Какая же она жалкая и ничтожная, что постоянно влипает в какие-то истории. Прав был дядя в отношении нее. А теперь это дойдет и до Виктора, и тот отдаст ее кому-нибудь типа того же Фета. – Вы ему скажете?
Вопрос отозвался горьким привкусом во рту. Ну конечно, скажет. Вряд ли кто-то захочет ради нее скрывать что-то от беса.
«Вот
– Сказать? – Виталик на мгновение задумался, а затем вдруг выдал: – Так ты ради этого режешь себя? Хочешь обратить на себя внимание таким дурным секретом?
– Что? Нет, – чертовка аж опешила от такого предположения. – Нет, конечно, нет…
– Тогда для чего?
От его мрачного взгляда стало еще хуже. Сердце билось как загнанный кролик, по упрямому выражению лица мужчины было ясно – отговорки его не устроят.
– Просто мне так становится легче. Я давно так делаю, еще когда дядя был жив. А теперь… – Она всхлипнула и тут же до боли закусила губу. Никто не любит слез. Надо быть сильной, но не получалось. Слова словно сами вылетели из ее рта, и прежде чем она осознала, что и кому говорит, выдала: – Я сама себе не принадлежу. Сначала моя жизнь была в руках у дяди, теперь – у Виктора. А это… Это то, что я могу сделать с собой сама.
Мужчина протянул к ней руку, осторожно погладив по волосам. Невесомая ласка. Обычно Кире не нравилось, когда ее касались, но этот жест на удивление не был неприятным.
На лице мужчины было написано непонимание пополам с жалостью. Он свел брови к переносице и закусил губу, словно сдерживался, чтобы не сказать чего-то.
Быть может, накричать хотел? Кира бы это поняла.
– Ты больше этого не будешь делать, поняла? – звенящим от напряжения голосом наконец выдал он.
– Да, как скажете, – тихо пробормотала чертовка.
– Серьезно. Увижу хоть малейший намек, заставлю раздеться и осмотрю на предмет шрамов, – сердито выдал Виталик.
От этой угрозы похолодело внутри. Нет, помощник Виктора был хорош собой, даже красив. Вежливый, обходительный. И, тем не менее, отчего-то стало жутко. Лучше бы он ее облапал… чем так.
– У меня не остается шрамов. Регенерация хорошая.
– Ну да, ты же чертовка, – вздохнул мужчина и покачал головой.
– Дядя всегда говорил, что я не чертовка, а черте-что.
Кира взяла еще бумажное полотенце, смочила его и, встав на колени, принялась оттирать капли крови с пола.
– Твой дядя был идиотом. А ты замечательная. Я знаю, что ты стараешься. Тебе не за что себя так ненавидеть.
Она подняла лицо, глядя на Виталия широко распахнутыми глазами: «Он правда это сказал? Про меня?».
В этот момент дверь ванной снова распахнулась. На этот раз это был Виктор.
«Закон подлости, не иначе».
– Ох, я, кажется, помешал, – заулыбался бес, поспешно ретируясь.
Кира, на коленях, раскрасневшаяся, с бумажным полотенцем в руках, а перед ней Виталий. О чем он мог еще подумать?
– Нет, не помешал. Мы уже закончили, – произнес Виталик, и только потом до него дошло, как это прозвучало. Еще чуть-чуть, и он хлопнул бы себя ладонью по лбу.
– Пахнет секретами, – усмехнулся Виктор.
Девушка умоляюще взглянула на мужчину.
– Не спрашивай ничего, – отрезал Виталий.
– Даже не думал, – хихикнул Виктор. – Ни на что не намекаю, но планы поменялись. Кира, выезжаем через час. Поэтому закругляйтесь.
Он наконец закрыл дверь снаружи, снова оставляя их одних.
Сказать бесу, учуявшему секреты, «не спрашивай», и чтобы после этого бес просто ушел? Нет, этот Виталий точно не может быть человеком.
– Он наверняка подумал, что я тебя насилую.
– Это плохо? – на всякий случай уточнила Кира.
– Да! Это плохо. Кира, с твоей самооценкой нужно что-то делать. – Он развернулся в сторону выхода, но уже почти у самой двери добавил: – И больше никаких самоповреждений, ты поняла? Будь уверена, если повторится, я узнаю.
Кира поежилась: «Ну да, такой, как он, точно узнает…»
***
Я стояла перед воротами особняка, мечтая лишь об одном – выйти за них. Но Платон оказался прав (не то чтобы я ему до этого не верила в этом вопросе). Едва подносила руку к калитке, как ее тут же окутывало мягкое золотистое сияние, а затем резко отталкивало в сторону. Причем я проверила: палки и камни спокойно проходили сквозь решетку. Блок распространялся именно на живых.
«Интересно, мертвяков оно пропускает?» – отстраненно подумала я, обходя границу владений по кругу и ища слабое место.
Полчаса, отсчитанные Платоном, уже почти вышли, но я не спешила возвращаться. Было стыдно и неловко за то, что показала свою слабость. Позволила заглянуть куда глубже, чем следовало.
Нужно было убегать еще тогда, на старом литейном заводе. Совершила глупость, связалась с сумасшедшим с галлюцинациями и тягой к мазохизму. Как только появится шанс, надо уходить от него.
А внутри меж тем всё кипело от негодования на себя. И, не хотелось в этом признаваться, но больше всего раздражала даже не собственная реакция на чужие пытки. Не сцены из памяти, вставшие перед глазами и заставившие забиться в угол точно дикую зверушку. А то, как меня зацепило поведение Платона.
Его слова, вроде бы простые, но вместе с тем успокаивающие, обволакивающие. Осторожные прикосновения. Он не позволял себе ничего лишнего, и вместе с тем мурашки бежали по телу от мыслей о том, как он согревал мои ладони в своих.
Ничего удивительного, что я поддалась. В последнее время в моей жизни было слишком мало обычного сострадания. Платон просто был добр – и этого хватило, чтобы на секунду поверить, будто он другой, будто он может мне помочь, будто рядом с ним можно расслабиться.