Одинокое дерево
Шрифт:
Маркос засмеялся. Один. Остальные мальчики, казалось, оцепенели от дикости услышанного. Может, они и хотели бы плюнуть в своего вожака, но кто станет мериться с ним силой? Да и потом, все они – одна компания. Если кому и хотелось возмутиться, тот боялся остаться один, без друзей, без компании. Никто не произнес ни слова, только Илиас спросил:
– И где ты привязал пса, Марко?
– Да за оградой госпожи… – Маркос осекся, будто хорошенько обдумав что-то. – Так, ничего я говорить не буду, а то этот недоросток, – тут он повернулся и указал на Симоса, – побежит отвязывать его и отдавать
– Тоже мне преступление, – фыркнул Симос. – Все в деревне привязывают своих собак, чтобы они не давали козам пройти. А потом забывают их, оставляя без еды и воды целыми днями.
Симос будто снял камень с души у остальных. И то правда, все деревенские привязывают собак в одиночестве. Только однажды, когда появился тот иностранец, они побежали собирать своих сторожей по пустым полям: Райнер, если видел привязанную собаку, тут же ее освобождал, и козы заполонили даже главную площадь в деревне. Собаки для того и нужны, тут все были согласны, – чтобы пугать коз и не давать им зайти в поля. Никто в Кофине не держал собак в доме, да даже и во дворе. Райнер рассказал, что у него в городе собак пускают в дом, на кровать. Все посмеялись над такими странностями, но никто ничего не сказал чужаку, так как он им нравился. А вот между собой решили сделать цепи подлиннее и проведывать собак каждый день. Пока иностранец был с ними, все того соглашения держались, но, как уехал, оно подзабылось. Но уж на второй-то день никто собаку не оставлял голодать. Держали в уме, что надо позаботиться о живой душе. Однако во дворы их так и не пускали.
Маркос свирепо воззрился на Симоса: сказанным тот снова подпортил его триумф. Но он этого так не оставит.
– Говоришь, старуха не так уж и убивается по своей грязной собачонке? Так я пройду мимо вечером да и прикончу ее, – рявкнул он.
– А что бы тебе и не пойти? – пожал плечами Симос, зная, что Манис безмятежно пребывает под присмотром Виолеты. Однако надо бы предупредить ее, чтобы она не давала псу сбежать, потому что Маркос своего обещания не забудет.
Маленькое признание
От речки до площади обычным шагом будет с четверть часа ходьбы. Но дети не ходят, они бегают. Йоргос, Симос, Илиас, чуть позади – Вреттос. Он вечно отвлекался собрать цветов для матери, которую потерял в прошлом году. У него это вошло в привычку.
Кладбище было у въезда в деревню. Вреттос перепрыгнул через ограду, подбежал к маминой могиле, поцеловал ее фотографию и положил рядом цветы. Симос и Йоргос ждали его за забором, наблюдали, как Вреттос на бегу перепрыгивает могилы, чтобы добраться до маминой. Им было жаль его, но они не произносили ни слова. Да и Вреттос ни разу и слезники не проронил. Внезапно им стало холодно. Сырость стояла такая, что, казалось, до костей пробирало. Листья деревьев тут были вечно влажные, словно хранили слезы человеческие. Такое крошечное местечко, в двух шагах от деревни, а все же тут как будто стояла своя погода.
«В загробном мире тоже будет холодно», – подумал Симос, а потом вспомнил картинку с изображением Ада, которую ему показывал отец Манолис. Везде огонь.
Отец Манолис позвал его помочь с уборкой в церкви. Симос бесшумно вошел и увидел, как священник пересчитывает деньги в свечной лавке, а потом снова бросает в ящик. Отец Манолис обернулся в ярости и обрушился на Симоса с бранью за то, что тот как вор прокрадывается в церковь. Симос хотел было ответить, что тот сам же его и позвал и что в церкви, как говорил отец Григорис, нельзя шуметь, ведь здесь нас Господь поджидает. Но, испугавшись разъяренного вида нового священника, ничего не сказал.
Отец Манолис спросил, знает ли он что-нибудь о приношениях, издавна хранившихся в церкви, а потом исчезнувших. Симос проговорил, что ему ничего не известно, и пусть то была великая ложь, и пусть он находился в доме Божьем. Симос знал, но поклялся ни слова о том не проронить ни одной живой душе. Он узнал, когда исчезла икона Богоматери, та, что была древнее самой церкви. Затем начал пустеть и ящик в свечной лавке.
«Кто-то оказался в великой нужде, потому и взял эти деньги», – только и сказал отец Григорис, а отец Манолис потребовал, чтобы всех допросили. А как-то вечером отец Григорис окликнул Симоса и попросил помочь закопать все подношения за деревней. «Так мы их сохраним, – добавил он. – А когда-нибудь вернем туда, где они должны быть». Симос ни о чем не спросил отца Григориса, зная, что тот – святой человек и ничего худого замыслить не может. Отправившись в церковь на другой день, отца Григориса он не обнаружил, узнал только, что тот уехал – отшельничать, подальше от остального мира. Так новый священник остался один.
Отец Манолис ухватил Симоса за плечо и подвел к иконе, на одной половине которой был изображен ад, а на другой – рай.
– Станешь говорить неправду – сам знаешь, куда попадешь, прямиком в ад, – пригрозил он, и Симос вгляделся в языки адского пламени, горящие на иконе.
Йоргос толкнул Симоса.
– Слушай, ты правду говоришь?
На мгновение Симос подумал, что тот прочел его мысли и спрашивает про подношения, но Йоргос, видимо, заметил недоумение у него на лице и пояснил:
– Я про Виолету спрашиваю. Это правда, что ты с ней не разговаривал?
Симос пожал плечами и ничего не ответил. Да Йоргос и не дал ему заговорить:
– Пока ты бежал к Виолете, Маркос рассказывал нам жуткие вещи. Что видели, как Виолета ночью заходит на кладбище. Что она собирает ящериц, а потом их жарит. Что в полнолуние она воет волком.
Симос припомнил спокойный взгляд Виолеты и хотел было рассказать Йоргосу правду, но понял, что оказался в ловушке собственной лжи.
Конец ознакомительного фрагмента.