Одиссей покидает Итаку. Бульдоги под ковром
Шрифт:
— Ну-ну, Сашка, не заводись, — остановил Шульгина Андрей. — Хотя, пожалуй, в чем-то ты прав. И психологический аспект не стоит забывать. Созрели люди для всего этого? Как сия новость на них повлияет? А внешнеполитический резонанс? Конвенция какая-то существует насчет интернациональных прав на небесные тела… Нет, тут думать и думать надо, и не один день.
— Это ты верно говоришь — думать. Однако и снобизм из тебя прет… Люди, значит, не созрели. А ты, наоборот, созрел, и оставляешь за собой право единолично определять судьбы миров… — Левашов, пусть
— Не в снобизме дело. Спешить не надо. Поживем, посмотрим… Если хочешь — можешь на компьютере все варианты проиграть. Обстановка самая располагающая. А то ведь потом не получится: не пустят нас сюда. Объект особой важности тут будет, а не приют эскапистов…
— Например, каторга, — опять вставил Шульгин.
— Как бы и вообще куда-нибудь не деться, — кивнул Берестин. — Олег ладно, он ценный научный кадр, без него не обойдутся, а прочие для чего? Пользы от нас в государственном смысле ноль, а тайну хранить надо. И куда нас в этих целях пристроят?
— Ребята, бросьте, — наконец подал голос и Воронцов. — Не та проблема, чтобы за чаем решать. Толку не будет, а переругаемся вполне свободно.
— А что значит — эскаписты? — спросила Наташа.
— Если я правильно понял, Андрей имеет в виду принципиальный уход от действительности. Одни уходят в религию, другие в наркотики, а мы — в буквальном смысле — в мир иной.
— Да, в этом роде, — согласился Новиков, в очередной раз удивившись схожести их с Воронцовым мышления.
— Эскапизм, конечно, дело забавное, даже приятное, одна беда — из него очень трудно возвращаться в нормальный мир. Ты из-за этого и затеял нынешний разговор?
— Пожалуй, — медленно сказал Новиков. — Что-то такое я и имел в виду. Чем дольше мы тут сидим, тем труднее будет реадаптация. После нашей жизни здесь опять начинать жизнь обычного человека… Работа с девяти до шести, троллейбусы, метро, очереди в магазинах…
Наташа передернула плечами. Слова Новикова будто прямо адресовались к ней. Она вела именно такую жизнь последние годы.
— Но ведь и окончательно порвать с предыдущей жизнью мы не готовы, не так ли? — с вызовом сказала она.
Новиков уже и не рад был, что начал разговор. Расшевелить друзей ему удалось, но проблема оказалась слишком острой и грозила непредсказуемыми последствиями для сложившегося образа жизни. Жить здесь, все время ощущая, как рвутся одна за другой связи с человечеством (как бы высокопарно это ни звучало), или вернуться домой — и постоянно тосковать об утраченном? Или выбираться время от времени на Валгаллу, как на загородную дачу?
— Я смотрю, о пришельцах вы уже окончательно забыли. Или есть основания полагать, что они решили оставить нас в покое?
Слова Берестина прозвучали настолько неожиданно, что на секунду все замолчали, с недоумением глядя на него, а потом рассмеялись настолько дружно, будто услышали остроумный анекдот.
— Да… Вот блестящий образец стиля «а ля Новиков», — сказала Ирина. — Надо же так заморочить всем головы.
Воронцов тут же вспомнил подходящий к случаю эпизод из своего военно-морского прошлого, и завтрак закончился в атмосфере веселого облегчения. Похоже, что все, подойдя к краю бездны и заглянув в нее, обрадовались возможности тут же забыть об увиденном. Благо, что всерьез задуматься о том, что в ней открылось, пока не было неотложной необходимости.
…Новиков вышел на крыльцо, прикидывая, чем заняться до обеда, и главное — чем занять остальных. Можно было, к примеру, взять вездеход и прокатить девушек до дальнего распадка, где пострелять глухарей, или переправиться на тот берег, разведать, что скрывается за цепью голубых холмов, или даже попросить Левашова настроить канал перехода на пустынный атолл в Индийском океане, где сообразить нечто вроде праздника Нептуна с купанием и виндсерфингом. В любом случае требовалось действие, чтобы сбить минорный настрой. Даже самой интеллектуальной компании нужны иногда простые развлечения. И внезапно подумал, сколь часто подобные проблемы возникали перед диктаторами.
За спиной у него открылась дверь. Воронцов, уминая пальцем табак в большой вересковой трубке, подошел и сел боком на перила. Чиркнул спичкой и долго водил ею над жерлом своего курительного устройства, добиваясь, чтобы табак затлел равномерно и на должную глубину. Затянулся, неторопливо выдохнул дым, полюбовался, как он медленно поднимается вверх в сыром и неподвижном воздухе.
— Ты молодец, командир, сработал четко, минимум на неделю толпа успокоится. А мы с тобой что делать будем?
— С чего ты взял, что нам нужно что-то делать?
— Хозяин — барин. Можно и ничего. Просто я подумал, ты жаждешь определенности. В самом деле, чего вам ждать? Вдруг и вправду пришельцы давно про вас забыли?
— А если не забыли?
Воронцов помолчал, похрипел трубкой.
— Может, и не забыли. Только это — ваши проблемы. Мне как-то все надоело. Идея себя изжила, как говорил Остап.
— Постой, как тебя понимать? — с недоумением спросил Новиков.
— Как хочешь. Я с вами пожил, посмотрел… Надоело. Вы кого-то там боитесь, опасаетесь — ваша воля. При чем тут я? Ну, Олегу помощь была нужна. Что мог — сделал. Теперь, думаю, будет здесь четыре человека или пять — все равно. Если за вами сюда придут, из автоматов не отстреляемся. Не придут — слава богу. Живите, как знаете. А мне на Земле привычнее. Вот так. Осуждай, не осуждай — я решил вернуться.
Новиков старательно рассматривал почерневшие от многодневных дождей ступеньки лестницы у себя под ногами, потом перевел взгляд на едва видимую сквозь туман реку. Он не знал, что ответить Воронцову. Какой второй и третий смысл могут нести его слова? Ничего не мог сообразить. Думать, что Дмитрий струсил, Новиков не имел оснований. Поверить, что говорит правду — не позволяли прожитые рядом с ним недели.